Но навалившиеся на руку мичмана дети пригвоздили его к земле, он не мог пошевелиться. Мичман все булькал, и Хрулеев услышал, что бульканье складывается в страшные слова:
— Ты мразь, Хрулеев. Трус и предатель. Ненавижу.
Девочка с ржавым гвоздем в руках наклонилась над мичманом и воткнула гвоздь ему в горло.
Что-то мерзко всхлюпнуло, и мичман захлебнулся собственной кровью.
Двое мальчиков бросили мичману в лицо куски кирпичей, превратив перекошенную предсмертной агонией рожу в кровавое месиво.
Над лесом вдруг повисла тишина, даже Тотошка заткнулась. Было слышно, как шумит ветер высоко в соснах. Еще Хрулеев слышал бешеный стук собственного сердца, или точнее говоря — стук сердца какого-то человека который по нелепой прихоти бытия был сейчас сознанием и телом Хрулеева.
Дети как по команде повернулись в сторону Хрулеева. Их блестящие на грязных лицах глаза выражали неподдельный интерес, как будто им показывали новый мультик Диснея или игру для Денди. А Хрулеев все целился, целился, целился в них из двустволки, и вдруг он понял что это бесполезно, что он не сможет попасть в них никогда, что человек управляющий сейчас телом Хрулеева не умеет стрелять из ружья.
Хрулеев понял, что он не человек больше, а просто животное, а животное всегда бежит. Собака скулила и металась у ног Хрулеева.
— Тото, за мной!
Фразу произнес чей-то чужой голос, говоривший губами Хрулеева.
Это было так странно.
Хрулеев резко развернулся и побежал. В спину ему летели брошенные детьми колья и куски кирпичей.
3 октября 1996
Балтикштадтская губерния
Хрулеев шагал через поле, Тотошка бежала рядом.
Раньше здесь наверное росло что-то полезное, но теперь на поле царствовали только сорные травы и высокие уже пожелтевшие зонтики борщевика. Пахло прелой травой, и от запаха Хрулеева тошнило.
Распластанные к небу соцветия борщевика почему-то напоминали ему размазанное кирпичами лицо мичмана, он сам не знал почему.
У Хрулеева кружилась голова, он не ел ничего кроме найденных сегодня утром на рябиновом кусте ягод уже два дня. Желудок поднывал, Хрулеев сорвал какую-то желтую хворостину и шел, посасывая ее. Иногда он останавливался, чтобы попить воды из фляги. У Хрулеева была с собой железная тарелка, и из этой тарелки он поил Тотошку.
Сердце все еще бешено билось и никак не могло успокоиться. Странные и мучительные ощущения в области сердца сейчас сливались с нытьем желудка, создавая некую симфонию боли. Хрулеев понимал, что вода не заменит пищу, скоро он совсем ослабеет и не сможет идти. Он останавливался не только чтобы попить, но и чтобы отдышаться, и остановки становились все чаще.
