След сломанного крыла | страница 51
— Я не умру вместе с тобой, — говорит Рани, обращаясь к неподвижному телу Брента. — Так много лет я желала умереть, а сейчас предпочитаю жить, — ей вспоминается спор с Соней, горькая уверенность дочери в том, что она была обузой для матери. — Но она всегда была желанным ребенком, не так ли, Брент? — в палате слышно тиканье часов. Рани продолжает разговор со своим безмолвным собеседником: — Ни одна из наших девочек не была обузой. Но я верила тебе, ведь ты все время твердил, что я глупая, а ты умный, — она со стыдом опускает голову. — Я верила тебе, когда ты говорил, что шок от новой жизни слишком велик, что ты не в силах вынести ежедневные унижения, что для того, чтобы выстоять, ты должен лишь молчать… — она умолкает, стараясь подавить рыдания. — Я убедила себя, что дома ты имеешь право быть сильным.
Рани охватывают отчаяние и сожаление. Вот ведь как выходит: Брент был не сильным, а самым слабым из них. Ее дети стали заложниками в его борьбе за выживание. И тут же внутренний голос, пугающе похожий на голос Брента, напоминает ей, что это он обеспечивал их пищей и кровом. Она не желает больше слушать этот голос. Ее собственный теперь звучит достаточно громко.
— Но я никогда не слышала всю историю о твоих унижениях полностью… Может быть, не хотела слышать? — Рани, как Иона, находящийся в чреве кита, понимает, что тонет, но не может выбраться наружу. — Я упустила время, когда должна была спасать наших дочерей. Я… мы оба так перед ними виноваты!
Она кладет голову на подушку рядом с ним, как все годы их брака. Из глаз льются слезы. Ее мангалсутра, священное ожерелье из золотых и черных бусин, опутывает их шеи. Этот символ любви и брака он преподнес ей по традиции на свадебной церемонии. Она медленно подносит руки к застежке и расстегивает ее, затем кладет ожерелье рядом с Брентом и выходит, вытерев слезы.
Соня
Покинув дом после окончания университета, я сделала первую остановку в штате Кентукки. В детстве я очень любила лошадей, и песня «Мой старый дом в Кентукки», звучавшая во время скачек дерби, всегда волновала меня почти до слез. Может быть, я выбрала своим первым прибежищем этот штат из-за больших шляп собиравшихся на ипподроме модниц? Или меня привлекли мчащиеся во весь опор лошади, которые всегда возвращались на то место, откуда начали свой бег?
В Лексингтоне меня встретили бесконечные мили ухоженных полей, белые частоколы и трава, такая зеленая, что казалась почти синей. На всех лицах сияли улыбки.