Листовка за листовкой вылетали из неведомого гнезда и опускались в разных кварталах города. А редакционная группа к утру понедельника уже валилась с ног, роняла из рук перья. Но зато почти каждому киевскому предприятию можно было послать требования к капиталистам, сформулированные комитетом РСДРП и отпечатанные «по форме».
— Женя, что у нас дома? Как наши дети? — отрываясь от рукописи, спросил Шлихтер.
— Саша, что у нас дома? Как наши дети? — переспросила Евгения в тон. Она начиняла специальные пояса пачками прокламаций.
— Я же серьезно спрашиваю!
— И я серьезно… — но, увидев, как помрачнел муж, улыбнулась. — Все в порядке, милый. Твоя лубенская нянечка смотрят за ними, как хлопотунья квочка. Любому недругу глаза выклюет!
— Ты извини меня… — сказал со вздохом Александр. — Но мне пора или.
— И ты прости… — начала она умоляюще, но, не договорив, внезапно уронила голову на стол, заваленный гранками, вырезками из газет, листовками, письмами. Александр подумал, что она заплакала, но нет — спит. Растрепанные волосы водопадом спадают на вымазанные свежей типографской краской руки. Шлихтер смотрит на эту маленькую женщину, мать двух его сыновей. Жизнь только начинается, а уже двенадцать лет, одна ее треть, пройдена бок о бок с этим нежным и мужественным человеком. И находясь рядом с ней, как-то не веришь, что может быть сила, кроме смерти, способная разлучить их.
С шумом, грохотом в комнату ввалился Вакар, оживленный, вспотевший, еле переводя дух. Он со вздохом облегчения бросил тяжелый жилет, набитый листовками.
— Женя, рассортируй листовки! — крикнул он. — И давай корректуру следующих!
— Тс-с, — прошептал Шлихтер, предупредительно выставив руку вперед. — Не будите ее, я сам, — и склонился над гранкой.
— Сейчас я вскипячу чаю, густого, черного, а то зевота выворачивает скулы. — И Вакар сладко потянулся до хруста в суставах.
— Как вы думаете, Володя? — через некоторое время спросил Шлихтер, исправив корректуру и присаживаясь рядом.
— Думаю, все будет хорошо, — прихлебывая чудодейственный напиток, возвращающий силы, ответил Вакар.
Шлихтер с уважением смотрел на товарища, этого доброго духа, человека-невидимку, приводящего в движение многие колесики сложной, а иной раз и непостижимой умом машины подполья… «Вспомнят ли когда-нибудь люди грядущие о таких вот, как Вакар?» — подумал он.
Шлихтер, тщательно осмотревшись, вышел в ночь. Киев еще спал. Приятно смотреть на дремлющие тополя. Они чуть-чуть, как бы зябко, вздрагивают всей листвой от легкого ветерка.
