Уханов протянул Мите и Ване по стопке бумажек и пояснил:
— Это распоряжение Совета о выселении семей, злостно не желающих вносить квартирную плату. Пойдете по адресам и предупредите: в случае невыполнения — именем революционной власти… Тут указан срок…
Шура громыхнул стулом так, что тот упал на пол.
— Рабочий Совет выкидывает на улицу… рабочих! Можно ли придумать более безумное издевательство?
— Что, продолжение дискуссии? — фыркнул Владычкин. Он сидел поодаль, утонув в массивном кожаном кресле. — Как бы ни назывался Совет — рабочим, революционным, народным, прежде всего он должен стоять на страже порядка и законности, а не поощрять анархию. — Породистое, с крупным обвислым носом и темными мешками под глазами лицо социалиста-революционера Владычкина выразило крайнюю степень брезгливости.
Суетливый, юркий меньшевик Чернявский примирительно поднял руку:
— Оставим препирательства. Это наше решение прошло большинством голосов. Но разве не мы, Совет, еще недавно выносили постановление — переселить из антисанитарийных бараков рабочие семьи? Это был действительно акт гуманизма. Но, простите, квартирную плату никто не отменял.
— Но она непомерна для рабочего кармана! — перебил Шура.
Иванов набычился и кивнул ребятам с повязками членов рабочей милиции:
— Айда на улицу!
Сбежал с крыльца, похлопал по деревянной кобура маузера:
— Вот на каком языке надо с вами разговаривать, господа соглашатели! Погодите, придет время… — И — Мите с Ванюшей: — Давайте повестки! Глядите, что я с ними делаю…
Послюнявил огрызок карандаша и на оборотной стороне извещения накарябал: «На основании революционного сознания произвести выселение не могу».
— Проверь, гимназия, ошибок нет? А то мы с Ванюшкой по сравнению с тобой всего-навсего ремеслуху кончали, — озорно подмигнул. — Давайте-ка на каждой повестке — такую же резолюцию. И завтра этим господам-социалистам вернете. Пусть злятся, а рабочую совесть марать не будем…
Вспомнив этот вечер, Митя неожиданно спросил:
— У тебя есть «Капитал»?
— Так сразу и «Капитал»? — хмыкнул Шура. — Однако самому разобраться в серьезной литературе давно пора. А то указываешь в анкетках: «Знание языков — немецкий, французский, латынь. Читаю, пишу», а подчас тебе приходится объяснять азы, как неграмотному мастеровому… Этот сверток помнишь?
На дне ящика письменного стола, который выдвинул Шура, — завернутые в клеенку, уже изрядно пожелтевшие газеты и брошюры.
Память тут же подсказала: когда в девятьсот двенадцатом году брат уезжал в Питер поступать в Технологический институт, он вытащил во дворе из-за поленницы дров этот сверток и, прежде чем закопать в огороде, показал Мите и Алексею:
