И ту листовку-воззвание как раз накануне увидел отец у Игната.
Еще рассвет не забрезжил, встал Иван Васильевич и глядь — сын уже в сборе: форменная училищная тужурка на нем, щеточкой по шинельке прошелся, по фуражке?
— С учителем Павловым собрались? — только и спросил.
— Ага. Да еще кое-кто из рабочих поедет.
— Тогда не мешкайте, к семи — на станцию. Ждать не буду — я в рейсе…
Алексей Федорович уже прохаживался на улице. И тоже, как на праздник, — выходное пальто, шляпа. Завернули к проходным — и на поезд.
В Брянске к Соборной площади не подступиться — народу, как в половодье воды. А толпы еще подходят. И то тут, то там над головами — красные флаги. Пока протискивались вперед, Алексей Федорович кому-то протягивал руку, приветствовал.
— Бежицкие, — оборачивался к Игнату. — А вот тот, крупный, что подходил, — Кубяк. Потом, дома расскажу… Смотри, запоминай, Игната: вот сила, о которой мы с тобой читали, о которой мечтали! — Игнат чувствует в своей руке горячую ладонь учителя.
Наверное, кто-то будет выступать. А пока — один гул. И над морем голов — чья-то фигурка: полы студенческой шинели распахнуты, фуражка в руке. Что-то сказал, вроде бы: «Товарищи! Сегодня мы собрались…» И вдруг впереди истошный крик: «Казаки!»
Впереди, сзади, слева и справа — топот!
Свист, гиканье. Прямо на них — морда лошади, десны и зубы обнажены, с губ клочьями пена.
Снова в ладони — рука Алексея Федоровича:
— Сюда, Игнат, в ворота и во двор!
Вся площадь — бухающий топот сотен и сотен ног. И вдруг — крики:
— Васильева, студента — нагайкой, до смерти! Ой, что же это?
Стоп! Тяжело задышали, сгрудились. И взвилось вверх:
Вихри враждебные веют над нами…
У Игната перехватило от волнения горло. Глянул на Алексея Федоровича. Тот прокашлялся, взял очень высоко:
На бой кровавый, святой и правый…
И вырвалось у Игната, подхваченное еще кем-то!
Марш, марш вперед, рабочий народ!..
Возвращался домой точно в ознобе. Как же это, живых людей — и под копыта, нагайками? И даже залы из винтовок над головами.
— Класс против класса, Игнат, — объяснял Павлов. — Тут или народ — их, или они — народ. Но видел — море людское не просто обуздать. Убежден: они нам уступят. Шутка ли, вся Россия поднялась!..
На другой день после разгона демонстрации заводы остановились.
Не помышляя даже и спрашивать разрешения властей, рабочие определили: Васильева и мастерового Ручкина с арсенала, убитого в тот же день, 22 октября, похоронить в центре города, на Соборной площади.
