— Понятно. Жаль, что ничем не смог помочь. Будем надеяться, что все разъяснится и в архиве не пропало ничего ценного. Да, если надумаете обратиться в полицию, можете позвонить по этому номеру, — сказал Даниэль, протягивая Минтцбергу карточку Аско. Затем он повернулся и вышел из ворот на Малминкату.
Уже смеркалось, когда констебль направился от Свято-Троицкой церкви к дому госпожи Аскен. Он чувствовал голод, поскольку во рту у него не было ни крошки с самого утра, да и завтрак состоял всего лишь из двойного эспрессо в кабинете Маркканена. После этого ему некогда было даже подумать о еде, да и разговор со старой дамой Аско спланировать не успел.
Хозяйка была дома и впустила Аско.
— Ну как, шарф теплый? — спросила она, терпеливо ожидая в прихожей, пока он снимал верхнюю одежду.
На шее у Аско был связанный госпожой Аскен шарф. Он улыбнулся и прошел в комнату.
— Пожалуйста, садитесь, где вам удобнее. Только вот почему вы такой бледный? Наверняка голодный. Хотите сэндвич? — спросила дама, но не стала ждать ответа, а скрылась на кухне.
Гость уже собирался сесть на тот же стул, что и в прошлый раз, но передумал и устроился на плюшевой софе. Он откинул голову на изогнутую спинку, на минуту прикрыл глаза, и перед ним пронесся вихрь каких-то видений, быстро сменяющих друг друга. Аско понял, что если останется сидеть, то уснет. Поэтому он встал и принялся обходить гостиную. В квартире было так много больших окон, что настроение в ней зависело от того, было ли за окном светло или темно. Сейчас, в темноте, все казалось другим, чем в его прошлый визит. Тогда он уходил, когда сумерки только начинали сгущаться. Теперь же в гостиной горело несколько неярких торшеров. Света от них было ровно столько, чтобы можно было едва различать черты мрачных людей, смотревших с картин. Полотна на этот раз казались гораздо более реалистичными, и у Аско возникло ощущение, что его окружают люди, жившие сто лет назад. Некоторые из них смотрели на него с грустью, другие повернулись к нему спиной. Он подумал о том, в каком веке им выпало жить. Куда ни кинь взгляд, по всей Европе это был век страданий и смертей. Поэтому персонажи на картинах, казалось, одновременно излучают тепло и силу духа. Под их взглядами становилось не по себе. Если уж эти трудолюбивые, практичные, связанные крепкими семейными узами люди оставили после себя столько разрушений, то что может оставить его поколение, не имеющее корней?
