Эта большая крепость Каира, построенная Саладином, и сегодня производит неизгладимое впечатление на тех, кто ее посещает, огромным количеством дворов, садов, извилистых коридоров, казарм, дворцов, скалистыми стенами, падающими отвесно, опасными для жизни местами, самыми высокими минаретами в Каире и вырытыми ниже уровня Нила колодцами. Именно под сенью этой громадной крепости в эпоху Саладина, в течение месяца шавваль, перед отъездом паломников в Мекку проходили ярмарки, славящиеся по всему Востоку. Сколько раз Саладин, оставляя свои государственные дела, теплыми восточными вечерами, навеки врезавшимися в память тех, кто имел счастье их наблюдать, должно быть, созерцал с высоты своей цитадели знаменитый Каир. В сумерках, когда город затихал, возможно, он и осознал, увидев вдруг появившийся всполох на каком-нибудь куполе или минарете, что величие славы и могущества более нереально, чем вечерние огни, вспыхивающие на горящем горизонте. Сколько раз паладин ислама склонялся над этим роскошным сказочным городом, наполненном суматохой, светом, разношерстным народом, — Каиром, городом, одного названия которого было достаточно, чтобы привести в восторг жителей Дамаска или Гранады, мечтающих в прохладе своих пропахнувших апельсинами патио об этой жемчужине плодородного Нила. С высоты крепости были видны необъятные просторы: на западе простирались широкая и спокойная поверхность реки и возделанные земли, которые ею орошались, на горизонте на скалистых отрогах ливийской горы просматривались очертания большого числа огромных, таинственных и вечных мавзолеев фараонов. На юге открывался прекрасный вид на возвышенности, покрытые ветряными мельницами, и огромный город мертвых с могильными холмами и гробницами, теснящимися вокруг пышных надгробных памятников халифов. Но пока солнце высоко в небе, великолепная панорама лишена своего очарования. Серый, желтый, коричневый, ослепительный белый, немного зеленого, приглушенного пылью или своей удаленностью, — вот встречающиеся цвета. Но на заре, или, еще лучше, вечером, перед тем как небесное светило исчезнет за последней ливийской горой, небо, наполняя землю своим сиянием, превращает Каир в сказочный город, достойный своих восточных соперников. В это время он весь утопает в пурпуре, воды Нила переливаются золотистым цветом, поля искрятся, а вдали на горизонте выделяются ярко-фиолетовые горы… Таков был Каир.
В эпоху Саладина в этот счастливый город стекались огромные богатства со всего мира. Правитель Цейлона писал каирскому халифу: «Я желаю заключить с вами торговый договор. Я владею громадным количеством драгоценных камней и жемчугов. У меня есть корабли, слоны, муслин, ткани всех видов, сандаловое дерево, корица, все товары, которые вам доставляют бременские купцы. В моем королевстве выращивают деревья, из древесины которых изготавливают древко копий. Даже если вы будете просить у меня по двадцать кораблей в год, я способен их для вас построить. Египтяне могут свободно торговать в моих государствах, ибо посланника, отправленного ко мне владыкой Йемена, чтобы заключить со мной союзный договор, я выпроводил, из любви к Египту. Я обладаю двадцатью семью замками, подвалы которых полны драгоценных камней, что касается мест ловли жемчуга, то они все находятся в моих владениях». В Каир прибыли посланники по поручению китайцев, джонки которых с давних пор служили средством передвижения по Индийскому океану. Тогдашние историки, привыкшие видеть в любом посольстве, приезжающем из неизвестной страны, что-то вроде акта подчинения исламу, находили удовольствие в том, чтобы утверждать, быть может несправедливо, что религия была по крайней мере такой же причиной необычных демаршей некоторых властителей Дальнего Востока, что и коммерческая выгода. «Послы повелителя Катейя, — свидетельствует Макризи, — привезли в Каир письма, адресованные султану. В них прочли, что один факир, путешествовавший по Катейю и проживавший там долгое время, пустил в ход все средства, чтобы отвратить жителей от поклонения восходящему солнцу и обратить их в истинную веру. Государь Катейя услышал об этом, захотел поговорить с ним и, убежденный словами миссионера, стал мусульманином. Как только проповедник умер, правитель отправил в Египет послов, чтобы раздобыть несколько богословских книг и привезти в свою страну ученого, способного обучить его подданных религиозным обрядам ислама. Халиф радушно принял прибывших, приказал обрядить их в почетные одежды и разрешил им выбрать работы, способные наставить их в мусульманской вере самым лучшим образом». Мирская польза от подобных миссий была очень велика для Египта. Древний караванный путь был изборожден длинными вереницами тяжело груженых верблюдов. Подсчитать количество лодок, перевозящих товары, почти не представлялось возможным. В эпоху Саладина на Ниле их было тридцать шесть тысяч и один флорентинец, бывший проездом в Каире, уверял, что в его порту лодок больше, чем в Генуе, Венеции или Анконе. Отрывок из Ибн Хордадбеха рассказывает нам о процветании Египта: «Еврейские купцы, которые говорят по-арабски, персидски, гречески, на французском, испанском и славянском языках привозят с Запада в Каир невольниц, юношей, парчу, бобровые меха, куниц и мечи. Они садятся на корабли в портах франкских государств и плывут в Каир. Там грузят свои товары на верблюдов и отправляются в города на берегу Красного моря, откуда едут в Индию и Китай. Из Китая в Каир они везут мускус, алоэ, камфару». Дороги были тогда настолько безопасными, а остановки в пути так хорошо обустроены, что «женщина могла одна верхом или даже пешком добраться из Каира в Дамаск, не имея с собой ни еды, ни питья». Все эти дороги брали свое начало у каирской крепости. Одна вела на Кус, где два ее ответвления продолжали идти в Асуан и в Нубию, другая связывала столицу с Дамьетой, откуда следовала в Сирию. Все путешественники, которые посещали Каир в эпоху Саладина, были очарованы его богатством. «Я видел там, — пишет Макризи, — столько сокровищ, что если бы я попытался их сосчитать и описать, то в Персии никто бы не поверил моим словам». «В течение двух месяцев, — сообщает нам Ибн Муяссар, — мулы и верблюды перевозили скопившиеся в резиденции Адодаля ценности в халифский дворец». И если сосчитать эти богатства, то от их количества закружится голова: «…восемьсот миллионов золотых монет, семьсот золотых и серебряных блюд… сотни ваз из китайского фарфора, наполненных драгоценными камнями, ссыпанными вперемешку… девяносто тысяч одежд из всех видов парчи и багдадского шелка… ароматические шкафчики, полные коробочек с алоэ, сосудов с мускусом, камфарой… тысячи сундуков с тканями Дабика, льном, тканным в Тиннисе и в Дамьете… двенадцать комнат, до потолка заваленных коврами, гобеленами, диванными подушками из дабикского льна с впряденными шелковыми и золотыми нитями… ларцы, набитые золотыми иракскими слитками… восемьсот юных девушек, из которых пятьдесят самых любимых жили в отдельной комнате… тонны хлопка, льна, воска, железа и дерева… четыре тысячи циновок из плетеной соломы… шестьсот изделий из горного хрусталя… пятьсот упряжей для перевозок. Тысяча тюков с товарами из Йемена и Магриба… семь тысяч седел…»
