Позади фронта [= Полевая жена] | страница 14

В щель пробивался точечный свет яркой звезды, и было видно, как на западе продолжают полыхать зарницы. Тусклый от печали, голос Катерины звучал в темноте:

— В палате, только начала приходить в память, будто кто скажи: «Вани-то нету в живых — прозевала сына». Скрывали от меня вначале: «Хорошо ему, в другой палате он, нельзя, в тебе зараза». Только я не верила — сердцем знала правду. После уж, когда окрепла, все и рассказали, и письмо из деревни соседи написали.

— Выздоровела — в госпитале бумагу дали: командировка, езжай, мол, в свою часть. А какая моя часть? Объяснили, как ехать. Подумала, да и подалась. Куда еще было деваться? Боялась в село ехать: увижу погорелье, ткнусь лицом в головешки — да и не встану. Может, так бы и лучше. Подумаю, как он ползал там один да ревмя звал меня — и день, что ночь кажется. Понимал ведь он уже все, только говорил еще плохо: мало слов знал.

…Приехала — мне тут говорят: «Ошибка вышла, отправляйся домой». Да после, не дождалась еще машины обратной, передумали: руки-то в столовую нужны были. Первые дни все тебя ждала, удивлялась, почему обедать не приходишь? Потом услыхала, что и тебя в тот раз ранило. Наревелась всласть.

— Обо мне-то чего плакать было?

— Не хотела рассказывать, знала: трудно поверить. Никто мы были друг дружке — о ком плакать? Только ведь для тебя это ничего не значит, а для меня один ты и остался, кто Ванятку-то, может быть, и не забыл еще. Из-за этого и ждала тебя. Ты, поди, не думал, что тебя ждут — не дождутся?

Утро здесь и застало их, на раскиданных снопах. Солнце сквозь щели исполосовало пыльный духмяный воздух сарая. Ладонь Катерины лежала у него под щекой: он обнимал ее плечо, как подушку. Катерина того только и ждала, когда он проснется.

— Мне пора. Слышь: Тося грохочет ведрами у колодца — сердится. Идем провожу, ляжешь на мою кровать — доспишь. А к завтраку разбужу.

Полусонный вошел он в сени, в комнату, стянул сапоги — и упал в постель. Катерина закрыла его простыней от мух.

Днем Катерина приискала свободную комнату неподалеку от столовой, и они поселились вместе. В БАО и помимо них немало было таких же случайных временных семей. Хоть это и шло вразрез с дисциплиной в действующей армии, и немало приказов-запретов спускалось сверху, командование БАО никого не преследовало — в конце концов и сами они были люди. Покойный домашний уют, налаженный Катериной, тем заманчивей был Копылову, что беспокойная фронтовая обстановка как будто вовсе исключала тихие семейные радости. Не мимолетная, постоянная связь с женщиной прибавляла ему весу в собственных глазах. С Шурочкой он виделся редко, и теперь ревновал ее меньше — сойдясь с Катериной, он как бы отомстил ей за все.