Выздоровев, Эббе заглядывает ко мне каждый вечер, и я совсем забрасываю встречи клуба, потому что не хочу пропустить ни одного его визита. На ночь он не остается — побаивается своей матери. Она вдова директора гимназии и живет вместе со старшим братом Эббе — тот в свои двадцать восемь лет никак не может съехать из дома. Перед уходом Эббе много раз обматывает длинный шарф вокруг шеи, укутываясь почти до носа: на улице колючая холодная зима. Когда я целую его на прощание, шерсть от шарфа попадает в рот.
Я всё чаще захожу в гости к Лизе и Оле и проведываю мать Эббе. Она невысокая, в возрасте и всегда говорит с такой интонацией, будто сообщает о случившемся несчастье. После смерти мужа, говорит она, у меня остались только мои мальчики. И смотрит на меня своими юркими черными глазами, точно боится, что я похищу одного из них. Брата Эббе зовут Карстен. Он учится на инженера и всё время размышляет, как бы сказать матери о желании съехать из дома. Но всё не решается. Их мать из семьи священника-грундтвигианца[7] и интересуется у меня, верю ли я в Бога. Получив отрицательный ответ, она удрученно произносит: вот и Эббе тоже, да обратятся ваши души к Господу. От этих слов Эббе всегда смущается.
Когда мы ложимся в постель, он никогда не предохраняется. Я призналась ему, что очень хочу малыша и готова сама его содержать. Каждый месяц я ставлю в своем календаре красный крестик, время идет — и ничего не происходит. Публикуют мой роман. На следующее утро хозяйка врывается ко мне с «Политикен». О вас написали в газете, едва не задыхается она, что-то про книгу, почитайте. Открыв газету, я не верю собственным глазам. На самом лучшем месте, рядом с рубрикой «День за днем» — рецензия Фредерика Шюберга на две колонки под названием «Изящная невинность». Он хвалит мою книгу, и я пьянею от радости. Немного погодя приносят телеграмму от Мортена. В ней написано: «Благословен Шюберг и настоящий гений».
В тот же день он лично заходит ко мне и за кофе рассказывает о слухах в клубе. Поговаривают, что я лишь попользовалась Вигго Ф. какое-то время и бросила, когда нужда в нем отпала. Я признаюсь Мортену, что доля правды в этом есть, но от сплетни мне всё равно больно, ведь всей подноготной никто не знает. На следующий день в «Политикен» публикуют грук:
Не снимая шляпы поэта
Перед Тове Той или Этой,
Вместе с нею радуюсь я.
Бесспорный дебют, и сколько
Больших перспектив. Лишь бы только
Невзначай не обидеть дитя.
