— Ну что, хорош табачок? — улыбаясь, поинтересовался дымивший, словно паровоз Лужин.
— Хорош, хорош…
— Настоящий, турецкий… Достал вот, по случаю. Жаль только — кончается мой запас. Придется на голландский переходить, да что поделаешь…
— А вы давно царю Петру служите? — неожиданно задала вопрос Селена.
«Ишь, шустрая! — подумал про себя Полозов. — Времени зря не теряет. Оно верно, материал-то какой интересный для девчонки-историка. Это тебе на «Битлы», дорогуша, и не поп-музыка, это — Большая История…»
— Я-то? — Лужин прищурился. — Да уж тринадцать годков скоро стукнет. Я ведь, как и говаривал вам, человек простой, из мужиков. Еще с малолетства при боярине нашем Тите Лукиче Сухорукове в конюхах ходил. Конюшни у него знатные были под городом Воронежем. И был у нас на конюшне конь; не просто конь — красавец! Молодой, норовистый, ни одному бока намял к себе не подпускавши, а вот я ему, сам не знаю почему, люб оказался. Для других не конь, а сущий Диавол, а мне — первый друг… И вот как-то раз, под вечер, приходит боярин наш со товарищами. Они со вчерашнего дня в хоромах хозяйских пировали, ну и, разумеется, на ногах уже еле держались. И решил тут Тит Лукич лихость свою показать, а наездник он неплохой был. «Гей, — кричит мне, — Егорка, песий сын, седлай Серка, да немедля!..» Я и так, я и этак… Мол, опасно, хозяин, в твоем положении на необъезженного жеребца садиться, а он на меня с кулаками. «Делай, — говорит, — что велено, не то запорю до смерти!..». Сказано — сделано! Оседлал я Серка, а у самого душа в пятки ушла. Ну, думаю, все, не сдобровать боярину! Конь тот, как я уж вам говорил, не каждого то и подпускал к себе, а тех, кто винца хватил, вообще на дух не переносил. И точно! Лишь вскочил боярин в седло, как Серок захрапел, встал на дыбы, и пошел по двору, и пошел… Не успел народ глазом моргнуть, как вылетел Тит Лукич из седла, да и шмякнулся об землю что есть мочи. Серок сразу успокоился, и принялся, как ни в чем не бывало, травку щипать прямо у хозяйского крыльца. Побагровел боярин от такого конфуза; шутка ли сказать — перед лучшими друзьями, да еще перед всей дворней своей так опозориться. Подхватился он с землицы-матушки, и за нагайку. Велел челяди привязать коня к столбу посреди двора, да как начал его кнутом потчевать. Серок ржет, бьется в путах, удила закусил, морда вся в пене, по бокам кровь струится, а сам на меня смотрит так умоляюще, защити, мол… Тут я не выдержал. «Пощади, — кричу, — хозяин божью тварь! Не губи лошадь…» А он, изувер, и меня в кнутовья. Тут я совсем рассудок потерял, и, не ведая — что творю, ему промеж глаз и заехал. Набежали слуги боярские, скрутили меня, а Тит Лукич и говорит: «Ты, пес, холоп богомерзкий на господина своего руку поднял? Так вместе со скотиной той сейчас смерть лютую и примешь…» Привязали меня рядом с Серком и начали кнутами что есть силы обхаживать…
