Лужин широко перекрестился на икону и уселся на лавку, опершись руками на эфес палаша. Его примеру последовали и Полозов с Селеной. Причем девушка сделала это с самым серьезным видом, да еще что-то прошептала, смиренно потупив глаза и уставившись в пол.
«Вот артистка! — мысленно восхитился Полозов. — Ну прямо кающаяся Мария Магдалина! И этому их там в двадцать четвертом веке учат что ли? Хотя — не мудрено. Она ведь все-таки историк, хоть и будущий, да еще готовится к экспедициям во времени. А может и там, триста лет спустя, люди верят во что-то такое, мало ли чего…»
— Вы, верно, устали с дороги? — поинтересовался между тем Архип. — Можно, если господа пожелают, и баньку истопить. А пока прошу откушать, чем Бог послал…
Пища действительно была скромная: колючий черный хлеб из муки грубого помола, домашний квас, каша и квашеная капуста. Правда поручик сбегал на двор и принес залежалые в седельной торбе припасы: кусок копченого окорока килограмма на полтора, ржаные сухари да оплетенную флягу, в которой, по его словам, еще было немного голландского грога.
Обедали молча — слишком велика была усталость от пережитого нервного напряжения. Лужин поначалу пытался шутить, стараясь развлечь Селену, но, увидев, что голова девушки все чаще и чаще бессильно склоняется набок, сразу посерьезнел и притих. Хоть ему, очевидно, и хотелось побольше узнать о людях, которым он взялся помогать, на свою голову, но, видя, что и Полозов чувствует себя не намного лучше Селены, с расспросами решил повременить.
Не забыли и пленного корнета. Поручик лично отнес ему в чулан большой ломоть хлеба с ветчиной, тарелку каши и жбанчик квасу. После этого смертельно уставшие Селена и Полозов расположились в сарае, в охапках душистого сена, а Лужин, заявивший, что он нисколько не устал и в отдыхе не нуждается, вызвался нести охрану.
Спустя несколько минут Виктор и девушка уже спали без задних ног, а поручик, прикрыв их своим широким плащом-епанчой, подкинул сена коню, и расположился на крыльце, где занялся чисткой оружия…
Полозов откинул в сторону полу плаща и резко встал на ноги. Отряхнул брюки от приставших к ним соломинок и, подойдя к двери, распахнул ее наружу. Предзакатный солнечный свет ударил в глаза, а легкий ветерок принес запахи лесной хвои, смолы и дыма. Стоял прекрасный теплый вечер, один из тех последних сентябрьских вечеров, которые еще напоминают о уже прошедшем лете, а впереди долгие месяцы ненастья и холода, унылой промозглой осени и зимней стужи.
