Совершенно обессиленную, со связанными руками, ее усадили на стул. Подняв голову, она вдруг засмеялась. После недели в камере одним видом своим следователь натурально рассмешил ее.
— Человек по фамилии Кавокин. Я запомнила его на всю жизнь. Даже Альцгеймер не выбьет из моей памяти это существо.
Маленький, плюгавый, лысеющий мужичок лет сорока. Исключительно безликий, не человек даже, но моль. Он говорил коротко, отрывисто и немного гнусавил.
— Думаю, не раз, возвращаясь с работы, человек этот подвергался насмешкам дворовых мальчишек. Кавокин натурально нуждался в должности следователя. Лишь возможность пытать других людей могла примирить это ничтожество с самим собой. Позже, в лагере, я пойму, что вся эта система, вся эта огромная машина строилась на закомплексованных людишках вроде него. Сами по себе эти существа ничего не представляли из себя, но становились значимыми в государстве себе подобных.
Началось с анкеты. Кавокин спрашивал о родителях, загранице и всяком таком прошлом. Затем он объяснил, что арестовали ее не просто так, что просто так они никого не берут. После часа нелепых вопросов следователь вдруг вытащил стопку ее рисунков и открыл настоящий, многочасовой допрос.
«Это вы нарисовали?»
«Да».
«Зачем?»
«В каком смысле?»
«Для каких целей вы с такой точностью зарисовывали улицы Москвы?»
«Это обыкновенные рисунки. Я люблю рисовать».
«И это?»
Что тут ответить? Я сижу со связанными руками. Передо мной стол, стул и лампа. Следователь размахивает рисунком НКИДа, и я думаю: «Господи, какой же нужно было быть дурой, чтоб зарисовывать здание государственного учреждения!»
Кавокин задает, по сути, одни и те же вопросы.
«Для чего вы рисовали это? А это? А вот это? А Кремль?»
Я старалась не раздражать его, пыталась отвечать спокойно, но получалось плохо. Во-первых, он все еще смешил меня, во-вторых, какое ему было дело до моих ответов?
Спустя, наверное, часа два он перешел к следующему вопросу:
«Вы отправляли рисунки мужу?»
«Куда?»
«Вы получали письма от мужа?»
«В самом начале войны, да».
«В самом начале это какой год?»
«Это 41-й, если вас подводит память!»
«Не вздумайте грубить мне! А после? После вы получали письма?»
«После нет. Только в самом начале войны, всего два».
«Вы знали, что ваш муж перешел на сторону врага?»
«Нет».
«Так вот знайте!»
«Алексей не мог перейти на сторону врага. Более того, я уверена, что Алексей никогда бы так не поступил. Мой муж всегда был настоящим коммунистом».
