Дальше незнакомец пошел следом за попом, по-прежнему держа дистанцию, и я, тоже на расстоянии, двинулся за ним… Когда мы проходили мимо церкви, поп бросил сигарету в клумбу, взошел на паперть и отпер своим большим ключом неповоротливую дверь. Незнакомец, ко мне не оборачиваясь, повел плечом и встал. Он принялся внимательно разглядывать что-то наверху, в колокольном проеме. Он явно рассчитывал пропустить меня вперед, чтобы я наконец перестал глядеть ему в затылок. И я не нашел ничего лучшего, чем застопорить шаги. Обернулся к церкви и, глядя вверх, принялся старательно креститься… Поп вошел в церковь, и медленная дверь за ним закрылась с глубоким, громким стуком. Толпа ворон сорвалась с колокольни и безмолвно, не издав ни крика, с одним лишь шумным шорохом совершила круг над церковью. Незнакомец продолжил путь и вскоре завернул в придорожное кафе. Я сразу же решил, что мне перед обедом было бы невредно выпить.
В кафе было безлюдно, но я не сразу обнаружил незнакомца. Он, сгорбившись, сидел за поворотом барной стойки, к залу спиной, уставясь неподвижно в темный угол. Я сел за столик под окном, у двери. Хозяйка кафе Анфиса вышла из подсобки, улыбнулась мне и поспешила в угол к незнакомцу; он что-то ей негромко заказал. Анфиса отправилась за стойку, привычно уточнив у меня:
— Сто пятьдесят «Козацкой рады» и подсоленный лимон?
Я молча подтвердил; она, не мешкая, принесла мне горилку в стакане и кружок лимона со щепоткой соли на блюдце. Я выпил водку в два глотка, съел лимон с солью и понял, что пора уходить: мне нечем больше было оправдать даже перед самим собой дальнейшее пребывание в кафе. Я понимал, что выгляжу довольно глупо не только лишь в глазах незнакомца, но и в собственных. Я встал и вышел, чувствуя, что незнакомец даже не обернулся, чтобы на прощание посмотреть мне в спину.
Шагая по Борисовке, я приказал себе забыть о нем. Мои подозрения были смутны; спроси меня кто-либо, что меня гнетет, — ничего уверенного, внятного я бы не смог в ответ произнести. В конце концов даже меня, с моей привычкой бормотать и озираться на ходу, каждый встречный, кроме знакомых, был вправе заподозрить в чем угодно, не в силах объяснить толково, в чем он меня подозревает… И я зашагал быстрее, глуша все смутное в себе насвистыванием марша Радецкого — самого бездумного и беззаботного из всех известных маршей. Из-за спины мне просигналила машина. Владик на внедорожнике догнал меня и предложил подвезти. Я отказался, дорожа возможностью пройтись пешком, и Владик уехал…
