И когда начали возникать, и расти, и вновь пропадать, и вновь возникать звездочки и фигуры, он смутно вспомнил учение Будды Гаутамы о страдании, о возникновении страданий и уничтожении страданий и о пути, ведущем к уничтожению страданий. И тут случилось, что сквозь прохудившуюся крышу на стол слетела снежинка, полежала немного и растаяла — маленькая, тонкая, правильная снежинка.
И подобно тому, как молния прорезает тьму, в сердце старца вдруг снизошел свет познания:
Звуки — неведомые, неслышимые, потусторонние — вот источник этих снежинок, этих звезд, в них лежат истоки природы, истоки всех форм, существ и явлений, они — источник этого мира.
Не этот мир есть истинный мир — ясно осознал старик.
Не этот мир есть истинный, не возникающий, не кончающийся, не вновь и вновь возникающий мир, он ясно это осознал.
И ясным сознанием он познал сокровенный пульс мироздания и все, что таилось в его сердце просветленном, умершем для чувственных стремлений, в котором иссяк источник мнимых обольщений и царило затишье, как в море, которое, плеснув последнею волной, погрузилось в сон:
«Будда — мое прибежище…
Будда — мое прибежище».
«В огне страданий мир горит…»
Перевод И. Стребловой
К шести часам в камерах городской тюрьмы, где сидят заключенные, уже стоит тьма — свечи жечь не положено, к тому же и время зимнее, на дворе туман и небо подернуто тучами.
Надзиратель с толстой связкой ключей прошелся по коридору и перед каждой дверью согласно инструкции посветил в зарешеченное оконце, проверил, задвинуты ли железные засовы. Наконец его шаги замерли вдалеке, и тишина безрадостного покоя воцарилась в обители несчастных узников, которые спали на деревянных топчанах в унылых камерах на четыре человека каждая.
Старик Юрген лежал на спине, глядя на маленькое тюремное оконце под потолком, которое матово блестело в темноте туманным четырехугольником. Он сосчитал медленные удары неблагозвучного башенного колокола, соображая, какие слова скажет завтра перед присяжными и вынесут ли они ему оправдательный приговор.
При мысли о том, что его, ни в чем не повинного засадили в тюрьму, чувство негодования и яростной злости не отпускало его даже во сне, так что хотелось кричать от отчаяния.
Но толстые стены и теснота — длина помещения составляла всего пять шагов — загоняют горе внутрь, не давая ему вырваться наружу; тут только и можно уткнуться лбом в стенку или залезть на табуретку, чтобы разглядеть узенькую полоску неба за тюремной решеткой.
