— А может, хорошие мои… А может быть, зря? Может быть, хватит бороться? Может, пора начинать жить?
— Жить?.. Ты не думай, Саша, я совсем не такая дура, как иногда кажусь. Я многое понимаю. Понимаю и то, что ты сейчас говоришь… Да, сейчас, сию минуту я не борюсь. Я живу… И ничего мне больше не надо… И так будет до тех пор, пока ты со мной… Но ведь должно же что-нибудь быть и потом?
— Ну… И что, по-твоему… И что, по-твоему, будет потом?
— Потом?.. Ясно, что будет потом… Наступит момент, когда тебе придется выбирать… И, наверное, скоро… Тебя я знаю. Знаю, наверное, лучше, чем кто бы то ни было… И выбор твой я тоже знаю…
— Знаешь? Даже если я сам не знаю его?
— Знаю, Саша… Знаю… Ну что ж, не вены же себе вскрывать… Тем более что я и права никакого на это не имею… Судьба мне ни за что ни про что преподнесла подарок… О котором я и думать не смела… Спасибо ей, я отлежалась, отогрелась, в себя пришла… И я теперь — опять я… Ты за меня не бойся, я не пропаду… Квалификация по жизни, слава Богу, есть. И хватка тоже имеется… Найду себе какого-нибудь мужика лет под пятьдесят… Которому, как и мне, тоже уже ничего, кроме покоя, не надо… Желательно не дурака и не бедного… Буду ему неплохая жена… Буду жить, про тебя вспоминать…
Верил ли он тогда в эти ее предсказания? Нет, не верил. По-честному, не верил. Более того, для себя он уже тогда, той же зимой, решил, что, вероятнее всего, они теперь больше не расстанутся: надо только сделать это все постепенно, без резких шагов, с минимумом боли для всех, надо только потерпеть, подождать, пока все станет ясно и все отсохнет само собой. И какое-то время развитие событий, казалось бы, только подтверждало это его убеждение. Постепенно стали образовываться дни или вечера, когда, вместо того чтобы идти в библиотеку, он приходил к ней, просил ее заварить кофе и работал допоздна, в тишине, не поднимая головы, — ни сама комната, ни Леля не мешали ему, даже наоборот, как он вскоре заметил, здесь у него работать получалось много лучше, чем где-либо еще… Она очень радовалась таким его приходам: он даже подозревал, что им она порой радовалась больше, чем тем, иным вечерам, когда, что называется, с порога и до самого его ухода они не зажигали свет. Он работал, курил, она сидела у него за спиной на диване, что-то читала, иногда они перебрасывались словечком-другим о том о сем…
Господи, как же хорошо было тогда! Иногда, намотавшись за день в университете или расстроившись там из-за чего-нибудь — воспитательная работа, или заседание кафедры ни о чем, или встреча какого-то очередного принца: стой, как дурак, на Большом Каменном мосту и размахивай флажком, — он приходил к ней обычно часа в четыре, ложился на диван носом к стене и засыпал. Проснувшись через полчаса-час, он всякий раз видел, что она сидит в дальнем углу комнаты и смотрит на него, а на стуле рядом с диваном стоит чашка кофе и пепельница и лежат сигареты, или же это было яблоко и стакан воды — в общем, что-нибудь, чтобы ему сразу прогнать сон и сесть к столу, к своим бумажкам, поработать спокойно: впереди у них еще целый вечер, времени больше чем достаточно, хватит на все…
