, то есть дружба или дружеское приобщение к языку – к такому языку, который еще не приобрел четких контуров, не оформился окончательно и не стал инструментом уже заранее фиксированных значений. Она ищет, нащупывает, зондирует, и в этом движении она сама – не агент высказываний о стабильном положении вещей, а движущая сила вопрошания. Существование языковых «фактов» как установленного порядка вещей для нее настолько же малоубедительно, насколько спорно, что высказывания и сообщения достигают своей цели или доходят до адресата. Она исходит из минимального допущения, что способность означать и сообщать полагается на существование инстанции, которая
за и
ради этой же способности удерживает ее
от любого определенного значения и
от любого отправленного сообщения. Филология – защитница этого удержания,
для которого и
благодаря которому язык изначально и возможен. Поэтому она должна сопротивляться любому общепринятому определению того, чтó она такое, и уклоняться от любой программы ее последующего использования. – Филология задает вопросы, а если и утверждает что-то, то только чтобы побудить к дальнейшему вопрошанию. Она по своей структуре – иронический процесс, делающий недействительными не только отдельные языковые выражения – даже те, которые называются филологическими, – но и целый, в каждом случае
предположительно целый мир языка, чтобы открыть ему следующий, еще небывалый. Именно поэтому она и поддерживает подвижные отношения с другими языковыми связями, особенно связями в так называемых точных науках, и эти отношения – принципиально беспринципны, ан-архичны; именно поэтому она действует во всех «историко-филологических дисциплинах» как трикстер или джокер; и именно поэтому своеобразная сила и особая немощь этих отношений яснее всего выражаются в склонности филологии к поэзии. Поэзия – это Первая филология. Филология равняется, осознанно или нет, на открытость поэзии мирам, открытость ее этому и любому другому, возможному и невозможному миру, на ее способность сохранять дистанцию и на ее внимательность, восприимчивость и впечатлительность. Филология говорит за некое «за», которое и дает место любому
pro и
contra. Она идет дальше, и в этом движении можно задавать вопросы о
pro и
contra, можно даже задавать вопросы о ней самой и о ее вопросах.
Кто не знает какого-либо предмета, но находится под впечатлением, будто должен обратить на него внимание, ознакомиться с ним, тот обязательно задаст себе – или другому – вопрос, а что же он такое, этот предмет. Вопрос может – прямо ли, или негласно – быть поставлен только тогда, когда есть сам предмет, которого он касается, и не просто есть, а с определенной настойчивостью заявляет о своем существовании, но при этом незнаком и недоступен. Этому особенному положению вещей, обособленному, с одной стороны, настойчивостью предмета, а с другой – его недоступностью, соответствует языковая форма вопроса: «что же это такое?» – так как этот вопрос направлен на что-то (
