– Конечно, существует, ваше величество! Иначе с кем же мы боремся? Образ врага порождает врага – таков закон жизни. И ветряные мельницы порой оживают – поэтому лучше сокрушить их заранее, пока они недвижимы. Вы все делаете верно, даже не сомневайтесь!
– Спасибо! Но тягостные мысли не покидают меня… Везде я наблюдаю признаки разлада, гниения, необустройства. Город мой рушится, осыпается, что карточный домик, а самая власть выскальзывает из рук, просачивается, как песок сквозь пальцы. Не такого конца желал я себе и вверенному мне государству. Одна надежда на них – трех наместников, взявшихся невесть откуда и ниспосланных мне, должно быть, самою судьбой: Мене, Текел и Фарес – надеюсь, их таланты спасут Город от гибели. А что будет со мной – теперь уже безразлично.
Деменцио подходит ближе. Капли дождя красиво блестят на его золотых эполетах. Дай обниму тебя, друг, – вместе как-то полегче… Очень многое предстоит обсудить. Сегодня, не позже – откладывать дальше уже невозможно.
– Государь, бросьте! Может, вы и правда бессмертны, как говорят горожане! Кто знает? Есть версия, что смерть – это лишь выдумка, шутка, обыкновенный трюк шарлатанов, а вы будете жить вечно! Так что долой пессимизм! Впереди еще много свершений – Ландграфство нуждается в вас, как рыба в воде. Вы – наше море. Поэтому думайте о земном, а вопросы судьбы оставьте богам – если, конечно, они сами не сдохли… – Курфюрст с трудом улыбается. – Видите, я всегда умел вас рассмешить и успокоить. Пойдемте внутрь, не хватало еще простудиться! Войска будут идти до самого вечера – успеем помахать им ручкой!
Еле держась на ногах, ведомый преданным Деменцио Урсусом, Курфюрст выходит с балкона, окаймленного каменной балюстрадой, и, тяжело дыша, опускается в просторное кресло. Изможденное тело, бледные исхудавшие руки, прорезанные мягкой синевой вен, морщинистая кожа и бесцветное, слегка одутловатое лицо, покрытое холодной испариной, полузакрытые веки, под которыми притаились молочно-серые, устремленные в одну точку глаза – облик ландграфской власти, столетиями заставлявшей трепетать врагов и друзей Вечного Города, никогда не был столь человечен, столь слаб и осязаем, как в эти минуты.
Раньше, облаченный в парадный мундир или рясу, я ощущал себя Духом, Идеей, Абсолютом, вершащим судьбу мира, неприкосновенным символом государственной мощи, ее монолитом, а теперь обратился в бренное тело, которое не дает и никогда более не даст мне покоя. Сакральный статус утерян – даже солдаты смотрят на меня с сожалением. В движениях своих – медленных, заторможенных – я подобен сонной больной черепахе…
