Глава II
Abyssus abyssum invocat[4]
Следующие несколько дней – мучительных, длившихся целую вечность – сплелись для меня воедино, в одну сплошную сумеречную ткань времени и пространства, в которой бред стал неотличим от реальности, а иллюзии подменили собой призрачный свет разума. Что именно я видел тогда, какие миражи представали перед моим затуманенным взором – сейчас уже и не вспомнить, ибо неумолимое возвращение к реальности вскоре смыло, подобно древнему, первобытному океану, обрывки этих чудовищных воспоминаний.
Мысль моя шла по накатанной колее. Она стала моим проводником, господином; я следовал за ней всюду, не в силах изменить направления. Свобода воли обратилась в ничто, стала пустым звуком; тело диктовало мне выбор – я же лишь подчинялся.
И падал я в пустынные бездны сознания; и шел по незнакомой дороге, среди полей и снегов; не знаю, что́ это было, но я чувствовал себя дома. Дух мой, что объял Вселенную, расщеплялся на мельчайшие атомы; и видел я пустоту, черные дыры, что сгущались в затхлом воздухе больничной палаты, и они казались мне столь же естественными и реальными, как и стол возле окна, или пыльные занавески, или маленькая кривая табуретка, на которой некогда – тысячелетия и тысячелетия назад – сидел странный доктор, безрассудно осмелившийся заглянуть мне в самую душу.
Каждую секунду я ощущал прикосновение влажных, нежных комочков воспоминаний – они перекатывались по палате, прыгали, подобно гуттаперчевым шарикам, отскакивали от стен, пролетая сквозь молчаливо стоявших подле меня призраков, а затем медленно, неудержимо втягивались в черные дыры, по-прежнему парившие над моим изголовьем.
Изредка я возвращался к реальности, и тогда в первых лучах рассвета, пробивавшихся сквозь плотную завесу дождя и маленькое окно, покрытое паутиной, я видел доктора, стоявшего возле кровати; он шептал мне: «Спите, спите! Еще не время». И я вновь погружался в царство Морфея. Иногда мне мерещилось – да, это было только видением, – что Энлилль по-прежнему здесь, подле меня; что он часами сидит рядом, словно прслушиваясь, ожидая ответа; но, так и не дождавшись его, доктор уносился прочь, растворяясь среди иных наваждений.
Но порой реальность все же обретала звериную силу, срывая с меня пелену спасительного помешательства. То были темные, поистине страшные мгновения, ибо я оставался один, совершенно один – ни добрых духов, ни злых демонов, ни призраков, ни гуттаперчевых шариков – ничего; лишь только пожелтевший от времени потолок, сырость да смрадное дыхание спертого воздуха. В эти жуткие минуты я был один: острые, что бритва, мысли пронзали мой разум, и вновь я видел кровь на руках, ощущал холодные капли дождя, и слышал, как кто-то приближается сзади, и думал, мучительно и трепетно думал, что́ произошло той промозглой, пасмурной ночью…
