Расходились поздно, взволнованные и потрясенные, оживленно разговаривая и как бы заново переживая весь вечер. Такого никому из них еще не доводилось испытывать — это был первый в Томске, а может, и во всей Сибири литературный вечер. И каждому из них запомнился он на всю жизнь.
Щукин сочетал в себе удивительную душевную мягкость, постоянную готовность отвечать добром на добро, и в то же время был он нетерпим и непримирим к любой несправедливости, к любому злоупотреблению, общественному пороку, сталкиваясь с которыми он преображался на глазах — становился злым и решительным, яростно обличал, готов был крушить, кому угодно мог сказать правду в лицо. Неважно, что это было — вопрос об отмене цензуры, невежество высокопоставленного чиновника или грубость городового, неисправная мостовая или отсутствие фонарей на Аничковом мосту… Ему до всего было дело, ничто не ускользало от острого, всевидящего его взгляда. И в статьях его, посвященных, как он сам говорил, общественным неурядицам, прямо-таки сверкали молнии… Правда, печатались его статьи не так часто, как хотелось бы ему, и не в том виде, в каком он их представлял (чаще в урезанном виде и на подверстку), однако и это Щукина не смущало, он твердо стоял на своем — ничего не упускать из поля зрения, всему давать огласку…
Добролюбов однажды сказал, прочитав, очередную щукинскую статью, которую он занес в редакцию! «Признаться, Николай Семенович, мне по душе ваша непримиримость ко всякого рода недостаткам, И я даже допускаю мысль, что после опубликования вашей статьи мостовую исправят, наконец… Смущает другое: объем статьи, к сожалению, не соответствует значимости поднятого в ней вопроса. Придется сократить…»
Друзья шутили: «Молнии сверкают, а грома нет». Щукин обещал: «Погодите, дайте время — грянет и гром». И сам верил в это, надеялся. Его любили за бескорыстие, честность и прямоту. Он был постоянна заряжен на какое-то дело, чем-то непременно занят — успевал за день побывать и в университете, и в Академии художеств, и в книжных лавках, и в редакциях, и в библиотеке, и на рынке; у него всюду были друзья, приятели, и он был всем нужен, прямо-таки необходим. При всей своей кажущейся разбросанности, неуравновешенности Щукин слыл человеком деловым и практичным. Кого-то из вновь прибывших в столицу сибиряков-студентов надо устроить, подыскать квартиру, кто-то нуждается в деньгах, в моральной поддержке — Щукин тут как тут. И вот что удивительно: сам почти никогда не имея в кармане ломаного гроша, нуждающихся выручал непременно. Поддерживать, выручать, спасать — стало его потребностью, жизненной необходимостью. И друзья, приятели его, попадая в то или иное затруднение, тотчас и неизменно вспоминали о нем: «Надо попросить Щукина. Щукин поможет, выручит». И Щукин помогал, выручал.
