Абернати не убирал своей выжидательно протянутой руки.
Но этот вопрос сверлил мозг Пита – вопрос, почему Абернати не воспользовался удачным случаем, почему не принял иконописца с распростертыми объятиями. Ну да, Тибора жизнь прижала к стене, вот он и задергался. И в христианство удумал переметнуться из вульгарно корыстной цели. Велика беда! Ведь это было плевым делом – обласкать его и окончательно сманить от Служителей Гнева. В обычном случае Абернати записал бы Тибора в число своих прихожан без секундного колебания. На глазах у Сэндза не раз происходил такой быстрый прием внезапно обратившихся в новую веру – Абернати никогда не тянул кота за хвост и мгновенно реагировал на благоприятные обстоятельства.
– Вот что, – сказал Пит вслух. – Я вам отдам все таблетки в том случае, если вы объясните мне откровенно, почему вы отвергли Макмастерса, когда он восхотел найти прибежище в христианстве? Согласны? По рукам?
– Он обязан проявить мужество. Он обязан подняться на высоту поставленной перед ним задачи. Это его святой долг. Пусть это долг перед ложной и вздорной, шутовской религией. Тем не менее долг следует выполнять.
– Да что вы мне очки-то втираете! – воскликнул Пит.
Это объяснение, по его мнению, звучало совершенно фальшиво. Сейчас, когда они были наедине и после события прошло некоторое время, это объяснение звучало вдвойне фальшиво.
Получалось, что на прямой и настоятельный вопрос о причине Абернати ответил, что причины, в сущности, не было. В глубине души Пит не сомневался, что святой отец попросту умалчивает об истинной причине.
– Соблаговоли отдать наркотики, – отчеканил Абернати. – Я сказал тебе откровенно, почему я отверг соблазн обратить в христианство одного из самых лучших фресковых живописцев в районе Скалистых Гор. Выполни и ты свое обещание…
– Просите что угодно, – тихо промолвил Пит.
– Что? – переспросил Абернати, растерянно мигая и приставляя ладонь лодочкой к уху. – Ах, ты имеешь в виду: берите у меня что угодно, кроме химических препаратов.
– Готов отказаться от Лурин и прибавить чего пожелаете, – произнес Пит чуть слышно, голосом человека при последнем издыхании.
Он даже не знал, расслышал ли священник все слова этой фразы. Но интонация была настолько выразительной, что не стоило труда догадаться о содержании Питовой мольбы. Разумом Пит понимал, что так вот канючить – стыдно. Но ничего поделать с собой не мог. Таким жалким, таким униженным и потерянным он, похоже, никогда еще не был – даже в разгар чудовищной войны.
