Искренне сочувствуя князю, Высоцкий напоминает, к каким печальным последствиям привело досадное недоверие волхву: «Олег бы послушал — еще один щит прибил бы к вратам Цареграда!». Вместо одного щита на воротах было бы два, и потомкам было бы легче примириться с действительностью. Но недоверчивый князь погиб, не прибив второго щита, разочарование породило у потомков скептицизм, изощрило их лукавый ум и заставило пересмотреть отношение к летописным источникам.
«Все мы сказками слегка объегорены», — сетует Высоцкий в своих вариациях на тему кота из пушкинского же Лукоморья, и недоверие его к преданию заходит настолько далеко, что и подлинность самой лошади вызывает у него сомнение. В простом, вполне будничном занятии князей — верховой езде — Высоцкий, сын своего лукавого века, находит скрытый смысл и утверждает, что «в переносном смысле они ездили на народе».
Это утверждение он развивает в песне «Бег иноходца» (1977[1]), где состояние лошади описано как собственный опыт: «Вот и я оседлан и стреножен, рот мой разрывают удила». В «Беге иноходца» много других подробностей взаимоотношений наездника и лошади, которых мы теперь касаться не станем. Заметим только, что различное обращение князей образцов 1822 и 1966 годов со своими лошадьми определяет и разное отношение к кудесникам. Пятьдесят пламенных лет (1917–1966) лишили волхвов их прежнего ореола, и в песне Высоцкого волхв предстает перед новым и уже вполне самодеятельным князем в несколько потрепанном виде:
Как вдруг подбегает к нему человек
И ну шепелявить чего-то.
Очевидно, что долгая жизнь вне закона сказалась потерей осанки, высокомерия, а также зубов, и как ни шепелявила подбежавшая фигура, видимого впечатления на князя она не произвела. Поэтому немного спустя, «ну только собрался идти он на вы», волхвы появляются уже компанией, предварительно хлебнув для храбрости:
Как вдруг прибежали седые волхвы,
К тому же разя перегаром, —
деталь, обличающая в современных кудесниках деклассированных личностей, пьющих разную дрянь и занюхивающих мануфактурой.
Эта сомнительная компания, окружившая князя, дословно повторяет предсказание волхва 1822 года: «Примешь ты смерть от коня своего!».
Князь образца 1966 года, лишенный как легитимности, так и рефлексии, решительно применяет к волхвам административное взыскание:
И долго дружина топтала волхвов
Своими гнедыми конями.
Всевластию дружин мы обязаны рождением жанра скоморошьего, нарочитой примитивизацией стиля («злая гадюка кусила его») и самой манерой исполнения Высоцким «Песни о вещем Олеге», манерой, которая не столько пародирует Пушкина, сколько характеризует современность, описывая ее как самые мрачные времена бесправия. Одной лексической деталью Высоцкий переносит предание в современность, а князя — из рыцарских времен во времена преодоления волюнтаризма в области внутренней политики. Заметив, что покаравший волхвов князь «свою линию гнул, да так, что никто и не пикнул», Высоцкий высказывает предположение, что некоторое искривление партийной линии, имевшее место в недавнем прошлом, успешно преодолевается.
