Следующий покупатель, явный ставленник майора, был великаном. Алеков видел только его нижнюю часть: две разные пуговицы на пальто и очень большие черные туфли с белыми трещинами у мизинцев.
— Я пуделя хотел, — виновато объяснил великан, — но отказали в пуделе. Пуделю дача нужна и, чтоб детей не было. А у меня парни растут, собаку просят. Спасибо, друг один, фронтовик, посоветовал — возьми, говорит, колли — овчарка, серьезная собака… Вы уж извините.
Третий покупатель, казалось, не нажимал, а дул в звонок. Алеков не услышал — почувствовал его присутствие, распахнул дверь и отпрянул, как от зеркала. Маленький, похожий на него человек, вошел в комнату, двери не закрыл и сказал:
«Скоков».
То, что он говорил дальше, сливалось, как огородительные квадратики, когда на них смотришь из отходящего поезда метро. Каким-то внутренним усилием Алеков выхватывал отдельные слова, и из них составилось следующее:
…щенка… прикус… где ей понять… событие… Англии… сдох… гений… совсем белый… улыбка природы… раз в эпоху… ношу всегда…
— Как? — воскликнул Алеков.
Но что-то сломалось в Скокове, он озирался, словно налетел на столб, и говорить больше не мог.
Алеков ухватил его за плечи и злодейски прошептал:
— Белый колли?
Скоков жалобно кивнул, пошарил у сердца и достал полиэтиленовый мешочек, а из мешочка — фотографию, перенятую с журнала. Со стриженого английского газона Алекову улыбался громадный белый колли. Алеков мертвел и покачивался, а колли высовывал гибкое лезвие языка, и оба они молчали.
В запертой ванной металась Альма.
Скоков взял щенка, двери не закрыл и исчез выдохом.
* * *
Грустный Алеков, специалист по несущим конструкциям, сидел над рабочим листом в мире, где не было белого колли. Он так сильно изменился с того момента, как настало для него время жить вслух, что совершенно разучился молчать. И скорбно вытянув шею, он рассказал, как родился у Альмы белый колли, гений, какие рождаются раз в эпоху, как улыбка природы, — а он, Алеков, его утопил.
Отдел слушал сосредоточенно.
— Подарил бы мне, чем топить, — сказала Лидочка и обиделась.
— Продал бы, — сказал сухарь Китаев и улыбнулся.
— Ты не Алеко, ты — Герасим, — промычал из утра Федор Грибов.
Ждать сочувствия было неоткуда, и Алеков погрузился, как в небытие, в лист типового проекта 1-511, ощущая к нему обостренное отвращение. Девять лет он покорно высчитывал нагрузку несущих колонн, и еще радовался, что не занимается перекрытиями, как Грибов, а тут новые неподвластные мысли подхватили его и вознесли к недостижимой точке, с которой открылось ему то, чего он никогда не видел и видеть не хотел.
