– Я прекрасно понимаю вас, Андрей Андреевич. Боль и страдания простых ленинградцев для меня очень близки, и это не просто слова, – генерал на секунду замолчал, стараясь унять чувство гнева и боль в груди. – Со всей ответственностью заявляю, что мы делаем все возможное, чтобы как можно скорее прорвать кольцо блокады и избавить город Ленина от угроз вражеских обстрелов и бомбежки.
– Спасибо, товарищ Рокоссовский. Ваши слова – это лучший бальзам для ран ленинградцев, полученных от вражеских обстрелов. Я непременно сообщу им их, – обрадовался Жданов, и разговор закончился.
Присутствующий при этом разговоре генерал Мерецков втайне усмехнулся, услышав обещания, данные Рокоссовским Жданову. До назначенного на 5 августа Ставкой начала операции оставались считаные дни, а по общему заключению, армии Волховского фронта не были готовы к наступлению. Предстоял тяжелый разговор о переносе начала наступления, и Мерецков был очень рад тому, что говорить об этом Сталину придется не ему.
Оставаясь командующим фронтом, он с ревностью смотрел на то, как представитель Ставки берет бразды подготовки операции «Искра» в свои руки. Причем действует он исключительно по собственному усмотрению, иной раз позволяя себе вольность идти вразрез не только с мнением комфронта, но и с мнением Москвы.
Для военного, быстро поднявшегося по служебной лестнице благодаря маховику репрессий и самому попавшего в их жернова, подобное поведение было немыслимо. В понятии Мерецкова, чтобы избежать угрозы нового ареста, нужно было как можно точнее выполнять полученные сверху приказы, а в случае их отрицательного результата уметь назвать причины, из-за которых это произошло.
Поведение Рокоссовского, пострадавшего от репрессий в гораздо большей мере, чем Мерецков, сильно раздражало и вызывало недовольство комфронта. Его свободное, без малейшего признака раболепия в разговорах со Ждановым поведение, его дерзостное упрямство и уверенность в своей правоте при обсуждении с вождем плана наступления – это постоянное и совершенно глупое, по мнению Мерецкова, хождение по краю пропасти. Всё это откровенно пугало Кирилла Афанасьевича и вызывало желание держаться как можно дальше от такого непонятного и непредсказуемого человека, как Рокоссовский.
Однако больше всего Мерецкого поразил один небольшой, казалось бы, малозначимый факт. Однажды, во время позднего обеда или раннего ужина, он заметил наличие в боковом кармане френча у Рокоссовского небольшого пистолета. На вопрос комфронта, зачем он его постоянно носит с собой, представитель Ставки прямо и честно ответил Мерецкову:
