Партия стремительно утрачивала то относительное единство, которое существовало в её гонимых рядах с августа 1914 по февраль 1917 года. Если считать группу Ленина центром, то справа от неё в сторону широкой социалистической коалиции, союза с эсерами и меньшевиками, тянули партийный воз единомышленники Каменева. Самостоятельную линию гнул Троцкий, вдохновляемый собственной идеей перманентной мировой революции, и вокруг него быстро крепли ряды сторонников. Опаснее всего складывалась ситуация на левом фланге: левые коммунисты, увлекаемые лидерами типа апологета Гражданской войны Багдатьева или молодого да раннего Бухарина, не желали подчиняться никаким решениям партии, смыкаясь с левыми эсерами и анархистами всех мастей. Тут складывалось странное объединение отчаянных политических авантюристов, апологетов разрушения, романтиков революционного террора, проповедников «стихийного» социализма и просто уголовников, выпущенных из тюрем вихрем Февральской революции и готовых встать под любые знамёна, лишь бы получить возможность безнаказанно убивать и грабить. У этого чёрно-красного блока были свои вожди: бородатый и пьяный силач Дыбенко, проповедница свободной любви Александра Домонтович-Коллонтай, террористка с внешностью монахини Мария Спиридонова, мрачный анархо-коммунист Карелин, близорукий и беспощадный Антонов-Овсеенко. Число их восторженных последователей росло с каждым днём — в основном среди буйных кронштадтских матросов, разнузданной питерской черни и полуинтеллигентной ультрареволюционной молодёжи.
Первое советское правительство лишь формально было однопартийным, на деле же состояло не столько из созидателей нового, сколько из разрушителей любого государственного порядка. Уже в ноябре оно развалилось; пришлось формировать ещё более пёстрое по составу двухпартийное большевистско-левоэсеровское правительство.
Персональный состав новой власти поражает воображение. Даже симпатизирующий большевикам американский социалист Джон Рид с изумлением пишет о первой встрече с народными комиссарами большевистского правительства в стенах Смольного: «Рязанов, поднимаясь по лестнице, с комическим ужасом говорил, что он, комиссар торговли и промышленности, решительно ничего не понимает в торговых делах. Наверху, в столовой, сидел, забившись в угол, человек в меховой папахе… То был комиссар финансов Менжинский, вся подготовка которого заключалась в том, что он когда-то служил конторщиком во Французском банке».
