— Как вы строили маневр?
— Товарищ командир, я хотел повторить… Помните, на учениях… Косая петля, боевой разворот…
— Ну повторил, а результат… — сухим ровным голосом продолжал говорить Курманов. — А результат — ЧП.
Лицо у Лекомцева было бледным, глаза вылиняли, и словно бы не к месту был вздернут кверху нос. Сознавая свою вину и не зная, в чем она проявилась, Лекомцев отвечал сбивчиво, отводя в сторону глаза.
— Все делал, как надо, а вот что с рулями — не знаю. Не понял. Не было времени… Может, перегрузку завысил…
— Думай, Лекомцев, думай. Бездумность противопоказана самим временем.
Курманова брала досада. Он не сомневался в том, что Лекомцев «делал, как надо», сам накануне проверял его, знает — пилотирует он отлично. Но его раздражало другое: почему Лекомцев не мог толком объяснить, что произошло с самолетом. Заладил одно — рули. Загадка, а не ответ летчика. Конечно, в воздухе раздумывать некогда, но меты летчик оставить должен, и по ним человеческая память начнет потом восстанавливать, что и когда было с ним самим и самолетом.
У Курманова запечатлелась тогда атака Лекомцева. Помнит он и свое замечание летчику: «Энергичней уходить от цели. Энергичней».
Лекомцев переживал, и Курманов послал его отдохнуть, но, увидев полкового врача, остановил Лекомцева.
— Доктор, а ну-ка проверь, где у Лекомцева сердце. Может, в пятки ушло?
Молоденький старший лейтенант измерил у Лекомцева давление, послушал пульс, и лицо его расплылось в улыбке.
— Все в норме, товарищ майор. Может снова лететь.
Курманов заметил, как Ермолаев опустил голову, по его лицу скользнула скептическая улыбка: куда, мол, ему теперь, долетался, дальше некуда…
Когда они остались вдвоем, Курманов резко спросил Ермолаева:
— Петрович, скажи, что ты видел?
Командирский голос Курманова успокаивающе подействовал на Ермолаева, который никак не мог освободиться от нервного напряжения. Он был зол на Лекомцева, хотя виду старался не подавать. Вместо ответа Ермолаев участливо посмотрел на Курманова. Понимаю, мол, тебя, Курманов, в каком некрасивом положении оказался ты перед полком, кисло, конечно, у тебя на душе, да что поделаешь — сам заварил кашу.
Курманову не понравился сочувственный взгляд Ермолаева. Почему медлит, почему уходит от ответа, которого он ждет больше всего?
— На, закури. Закури… — предложил Ермолаев, не выдерживая упорно ждущего взгляда Курманова.
Курманов взял сигарету, но, когда Ермолаев поднес беспечный фитилек зажигалки, отвернулся. Ермолаев оторопел:
