Но время неумолимо. Услышав подполковника Ермолаева, Лекомцев бросил взгляд вперед и увидел перед собой сплющенное небо. Будто бы кто проткнул просторный для полетов огромный голубой шар, и теперь, обезображенно сморщенный, он опадал на землю. Лететь уже было некуда. Оставалась одна земля, невыносимо тесная. Мысль Лекомцева уже не поспевала за полетом. Какое неприятное это чувство!
Теперь самолет был во власти одной силы — земного притяжения. И сам Лекомцев уже был во власти самолета и времени, выбора не было. Сбросив с кабины фонарь, Лекомцев вжался спиной в броню катапультного сиденья и, схватив внизу, у колен, красные рукоятки, резко рванул их на себя…
Увидев на фоне леса дымный всплеск, Ермолаев побледнел и сорвавшимся голосом распорядился: «Вертолет!» Удаляясь от микрофона, он обессиленно упал в кресло и закрыл глаза. Полет Лекомцева обескровил его. Он не мог смотреть, говорить, даже думать. Никогда в жизни Ермолаев не доходил до такого изнеможения. Отдышавшись, небрежно вытер на лице пот и, не обращая внимания на обступивших его помощников, укоризненно покачал головой и словно бы про себя, но вслух сказал:
— Курмановские повадки! А ведь и сам уже обжигался, казак лихой…
Ермолаев пододвинул к себе журнал руководителя полетов и начал писать: «В 7.38 утра западнее поселка Дерюгино…» На этом месте Ермолаев остановился: была неизвестна судьба капитана Лекомцева.
Ермолаев поднялся с кресла, вышел и начал нервно ходить из одного конца вышки в другой, не отводя взгляда от аэродрома и дальнего леса, на верхушки которого наползало сбитое ветром облако пыли и дыма.
Взлетная полоса, рулежные дорожки и самолетные стоянки отсюда видны как на ладони. Летчики, собравшись группками, с молчаливым любопытством поглядывали на дымное облако. Установилась тишина, как перед боем, зыбкая и тревожная.
С борта вертолета доложили: «Летчик катапультировался. Жив!» Ермолаев дописал в журнал: «…катапультировался капитан Лекомцев» и стал поглядывать на телефонную трубку. Надо доложить полковнику Корбуту. Но Ермолаев не знал причины летного происшествия, о чем непременно спросит Корбут. Кроме того, он ждал прилета с полигона самого Курманова. Словом, Ермолаев не спешил с докладом и в то же время опасался, что полковник Корбут опередит и его, и Курманова — позвонит раньше, чем они успеют ему доложить.
Ермолаев был раздражен. Незадачливый полет Лекомцева назойливо напоминал ему самого Курманова, то время, когда тот пришел к нему в эскадрилью и упрекал комэска в том, что «молодые вянут». Полюбуйся теперь на своего воспитанничка, послушай магнитофонную запись! Это тебе не грампластинка, а документ! И пусть Лекомцев ответит, почему молчал, не реагировал на команды руководителя полетов, его, Ермолаева, команды. И что теперь скажет сам Курманов летчикам?.. Жаль, нет Дорохова, он пришпорить его умел.
