Из отпуска, со всяких сборов и совещаний Дорохов возвращался в Майковку только поездом. Он любил посмотреть из окна на местные предметы, служившие в полетах ориентиром, где-то в синем расколе туч, как в колодце, поймать взглядом тонкую бело-розовую паутинку — след пролетевшего самолета. В солнечные дни этими паутинками, размытыми ветром в полосы, узорно разрисована вся небесная ткань, они тянутся от самого горизонта насколько хватает глаз.
Близость родного аэродрома не сразу вызывала у Дорохова неповторимое волнение. Оно приходило незаметно, сперва ему становилось легко и свободно дышать, хотелось о чем-то думать, куда-то стремиться, мечтать, затем наступало какое-то неясное томление, и вдруг душу властно захватывал мучительно-сладкий непокой, от которого — Дорохов хорошо это знал! — одно только избавление — сам полет.
Теперь чувства эти были приглушены, как прихваченные первым морозцем звонкие ручьи. Спешить ему было некуда — свое он уже отлетал.
Но Дорохов спешил. Он не забыл, да и едва ли забудет дни, какие в полку называют летными. Не забыл разрисованное самолетами небо, не забыл клекот турбин — то протяжный, то густой и короткий, как вздох, а то и такой, когда часами стоит в воздухе сплошной зудящий звон. Какой летчик не любит поющее небо!
Разве забудешь, как до зари вставал, шагал к самолетам и особенно остро ощущал в эти утренние часы биение пульса полка. На аэродроме люди преображались, и он командирским чутьем угадывал — кто на что способен нынче в небе. Полеты — это часы пик в жизни эскадрилий и всего полка.
Сегодня летный день, но Дорохов почему-то не заметил из окна ни малейшего признака полетов. Сперва он насторожился, а подъезжая ближе к станции, уже встревожился. Выйдя из вагона, Дорохов задержался на низком деревянном перрончике, выждал, пока погас вдали стук уходящего поезда, и напряг слух. Ищущий взгляд его с беспокойной торопливостью скользил по тонким, истлевшим облакам, по широким дымчато-голубым небесным разводам, и всюду было пусто и безмолвно, как в реке подо льдом. В воздухе стояла скребущая душу тишина. Ему казалось — она накатывалась на него частыми вязкими волнами, оглушала его, еще более взвинчивая тревогу.
Дорохов тяжело вздохнул и пошел в городок нервной, порывистой походкой, какой никогда раньше не ходил. Миновав узкую камышовую заросль в низине у железнодорожного полотна, он посмотрел вдаль. На краю летного поля, разрезая вытянутыми килями горизонт, понуро стояли реактивные самолеты. Над ними висело выцветшее, как старое полотно, небо и беспорядочно, туда-сюда, сновали какие-то птицы.
