— Обиделся, — констатирует Толя, — видимо, пообещал ей, что все будет в порядке.
Но какому издательству все же отдать предпочтение? У каждого — свои достоинства, кого выбрать, непонятно. Толя звонит Мике Голышеву.
— Я бы отдал «Пингвину», — говорит он, — это издательство знает весь мир.
Хорошо, отдаем «Пингвину», а цена тем временем скакнула уже до 35 тысяч.
— Сорок тысяч дают! — звонит Люда.
«Пингвин» присылает телекс: «Это аукцион или опцион?! Сорок тысяч — крайняя цена».
В мае приедут в Москву заключать договор.
С девяти часов вечера, как правило, начинаются новогодние поздравления. Звонят дети, друзья, родственники. Прорываются Элла с Людой. Толя берет трубку, подмигивает мне: мол, я тебе говорил, что вааповцы позвонят. Смотрят они далеко вперед, заявки на «Тяжелый песок» все прибывают и прибывают. Молчит только Италия. И мы знаем, кто нам преграждает туда дорогу. Тем более то были не просто наши догадки, нам прямым текстом назвал имя того человека наш итальянский друг-журналист. Преграждает нам дорогу другой наш друг, но уже русский, писатель. Очень талантливый, известный на весь мир, советская интеллигенция читает его с придыханием. Нет, он не говорил: «Это не надо печатать». Он мог просто ухмыльнуться, пожать плечами — и этого было достаточно. Я не назову его имени, он умер и не может ни опровергнуть мои слова, ни защитить себя. Но все-таки скажу по справедливости, будучи очень талантливым, он не любил чужого успеха.
Интересно, что у нас с ним была схожая судьба. Отец его, как и мой, был расстрелян, мать сидела в лагере, но у него было преимущество передо мной: с ним и его сестрой осталась бабушка, родная душа, я же не знала своих бабушек — ни с папиной, ни с маминой стороны. Мало того, мы с ним жили в одном доме, который Юрий Трифонов назвал «Домом на набережной». Балкон его квартиры выходил во внутренний двор, туда же выходил и балкон нашей квартиры. И если мы когда-нибудь вышли бы одновременно на наши балконы, то могли бы увидеть друг друга. Но навряд ли бы он обратил внимание на маленькую девочку, которая была моложе его лет на пять.
Как-то в гостях мы с ним сидели рядом. Не было там ни Винокурова, ни Рыбакова. И я ему сказала: «Я прочла гениальную книгу». — «Кого?» — насторожился он. «Аксенова, — сказала я, — „Ожог“». Он согласился со мной. Я даже поперхнулась боржомом от неожиданности. «Но там, — добавил он, — надо было бы сократить страниц двести-триста».
