— Самый лучший способ! — одобрительно сказал Алсуфьев. — Теперь можно и укладывать.
Он услужливо раздвинул догоравшие дрова, чтобы Виктор мог уложить между ними в горячую золу глиняный шар с глухарем внутри.
Оставалось только поддерживать слабый огонь. Виктор подвесил над огнем котелок с водой для чая.
— Все в порядке. Не пройдет и получаса, как будет у нас жаркое — пальчики оближешь. Ну а пока можно досказать о Среброголовом. На чем я остановился?
— На том, как он стал хунхузом, благородным хунхузом, — после минутного колебания подсказал Виктор, в душе удивляясь Алсуфьеву. Ну и человек! Что он, только делает вид, будто ничего не произошло, или и вправду уже забыл обо всем, как легкомысленный ребенок?
— Да, да. Так вот в это время он наткнулся на красных — остатки разбитого отряда. Какие-то рабочие из Мукдена, студенты, которых преследовали за забастовку. После разгрома им пришлось удрать в лес. Каким образом эти люди перевоспитали Среброголового — не знаю. Люй Цинь об этом ничего конкретного не рассказывал. Но в тридцать втором году Среброголовый был уже красным и оборонял Шитоухэцзы… Впрочем, я ведь только излагаю тебе будущий сценарий. Итак, что же сыграло решающую роль? Французы предположили бы, что женщина, американцы — что раздвоение личности, а в России, пожалуй, объяснили бы выступлением Сталина по радио. Вообрази: тайга, внутренность фанзы и люмпен-пролетарии у репродуктора…
Алсуфьев разошелся — быть может, он непременно хотел развлечь и себя и Виктора. Рассказ его был красочен, и, слушая его, Виктор словно фильм смотрел. Но если исключить все, что было плодом фантазии рассказчика, достоверного оставалось немного: только то, что, когда японцы заняли Маньчжурию и создали Маньчжоу-Го, Среброголовый был уже в рядах Объединенной северо-восточной антияпонской армии. Он командовал батальоном при обороне Шитоухэцзы. Гоминьдановские части, нарушив соглашение, не пришли на помощь, батальон был разбит, а Среброголовый взят в плен. Его пытали. Тогда-то и побелела у него голова. Он бежал ночью, за несколько часов до казни, в форме офицера, который его допрашивал, оставив этому офицеру на память свои кандалы. Как ему это удалось? Тут Алсуфьев начал излагать версии — французскую, американскую, русскую, — а Виктор вспомнил о глухаре.
— Пожалуй, можно вынимать. Наверно, готов.
Он вытащил из костра глиняный шар, ударил им о землю. Обожженная глина раскололась, освободив птицу. Мясо ее, тушившееся без воздуха, распространяло такой аромат, что собаки заскулили, а Алсуфьев в театральном восторге поднял глаза к небу.
