Кайматцу, кажется, был не очень-то доволен текстом заявления, но принял его.
— Вашу искренность мы испытаем. Вы должны отречься от прошлого, от себя самого и всех прежних взглядов, чувств, понятий — они вам были бы помехой. Да, отсечь все окончательно и бесповоротно. Я даю вам добрый совет.
Капитан поднялся. Встал и Виктор, вытянувшись в струнку. Ведь теперь Кайматцу его начальник, черт бы его побрал.
Дверь отворилась сама. Появился жандарм, Кайматцу кивнул в сторону Виктора:
— Расковать и — в камеру. В угловом корпусе.
Очкастый повел его, как вел сюда, но теперь шпоры звенели мирно и впереди была уже другая камера, ночь без страха и ожидания, отгоняющего сон, первая ночь полной душевной разрядки — ведь до утра ему ничто не грозит.
«ТРУДНОЕ ЗАНЯТИЕ ДАЛ ГОСПОДЬ СЫНАМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ»
Новая камера помещалась в подвале, на самом дне тюрьмы. Она была подковообразная, размером четыре шага на три и высотой в десять метров. Когда-то здесь, должно быть, помещалась пята дымохода или вентиляционный колодезь, а позднее ее прикрыли вогнутым сводом на высоте второго этажа.
Окна в этой дыре не было. Под потолком днем и ночью шипел газ в конусообразном многогранном колпаке матового стекла. Колпак напоминал раскаленную глыбу хрусталя. Все плавилось в его ярком молочно-белом свете — койка, столик, табурет, параша — и казалось липким, почти текучим, словно слепленным из воска.
Надзиратель был тоже другой. На вопросы он не отвечал ни слова. Утром молча водил в уборную, три раза в день приносил еду. Кормили здесь лучше и сытнее — через день давали мясо.
Эта камера, кормежка и освобожденные от кандалов руки ощутимо свидетельствовали о перемене в судьбе Виктора. Предложение принято — и вот первые результаты. Задаток в счет будущих благ. И хотя это никак не подчеркивается — ублажают его недаром. В этом Виктор не сомневался. Кайматцу просто хочет его подкормить, потому что ему нужно, чтобы Виктор был «в форме». И потом капитан же ясно сказал: «Вашу искренность мы испытаем».
Однако Кайматцу не спешил его использовать. Быть может, он еще заканчивал следствие, допрашивал Ценгло, Средницкого и бог знает кого еще. Может, Мусю, Лизу, Тао, Коропку?..
Все это мучило Виктора. И от этой мысли не удавалось отделаться резонным доводом, что ведь не он виновник катастрофы, напротив, он сам оказался жертвой неудачной выдумки доктора. Доктор попал нечаянно на минированный участок — и вот последовал взрыв.
Однако никакие рассуждения не могли изменить того факта, что в его, Виктора, дело впутаны ни в чем не повинные люди, их схватили, пытают, они на волосок от смерти. И умрут, проклиная Доманевского.
