«Пустая ночь» — так, кажется, говорилось в Скерневицах о ночах бдения над умершими.
Вспомнилось это мельком, но он знал уже наверно, что эта «пустая» ночь над телом матери и Скерневицы, такие, как описывала их мать, западут ему в душу на всю жизнь.
Доносится протяжное, как стон, мяуканье. То справа, то слева… Все ближе, и теперь уже звуки низкие, гортанные: а-а-о-у-унг. Затем наступает долгая тишина; это значит, что зверь подкрадывается, осмелел. Пусть только покажется!
Дуло тускло блестит в лунном свете, мушка едва видна — и то только над зеркалом речки. Но он, Виктор, столько лет ходил с отцом на охоту, он справится с тигром, если зверь осмелится посягнуть на тело его матери в эту последнюю ночь…
На другом берегу мрак заколыхался, принял определенные очертания… Вот, кажется, грудь тигра, его лапы. Надо целиться повыше, в голову.
Выстрел грянул. Там, на берегу, — скачок вверх, и уже только рев убегающего, раненого, должно быть, зверя.
А Виктор все стреляет в ту сторону, не целясь, исступленно, не помня себя… Прочь! Прочь! Прочь!
Гром выстрелов летит поверху и сразу же падает вниз, в долину, дробясь на глухие отдельные взрывы, рассыпаясь массой брызг. Еще несколько минут он шумит над рекой и тайгой.
Наконец все утихает. Снова пустота и лунный свет. Журчит река. Время идет — и вот уже светлеет небо над горами.
Он ножом копал могилу и горстями выбрасывал землю из ямы. Слой земли на скале был тонкий, нож скоро наткнулся на камень. Могила получилась неглубокая.
Оп опустил в нее мать, не вынув из ее стиснутых пальцев своего аттестата зрелости. На что он ему теперь?
Он делал, что надо, старательно, но совершенно машинально. И вот всё готово: над могилой — невысокая горка камней, чтобы звери не могли её разрыть, крест из двух березок. На нём надпись — имя и фамилия, дата: 23/VI 1939 года.
Когда он хотел прочесть заупокойную молитву и рассеянно глянул на собранные им цветы, белые пионы и красные угольки, его вдруг поразила мысль, что он не знает, как эти красные цветы называются по-польски. И никогда уже, должно быть, не узнает. Нет матери, нет отца. Нет у него и родины. Ибо где она, его родина? В Польше или в Маньчжурии? И кто он, собственно, — человек, который говорит по-русски, а чувствует и думает, как китаец? И никому он не нужен, одним только японским жандармам. Что с собой делать, как жить, где искать спасения.
Никто ему не поможет, никто не утешит теперь, когда матери нет. Отныне он одинок. Один в тайге, один на свете. И это навсегда.
