Я уверен, что и теперь, сидя на пороге дома, обласканный лучами летнего заката, отец вспоминает маму и Ганчо — он весь унесся в далекое прошлое, растворился в его тишине. Мне не хотелось вырывать его из этой тишины, где ему было так хорошо, но делать нечего — не стоять же целую вечность на дорожке.
Я окликнул его.
Отец повернул голову, и его широкое морщинистое лицо озарилось земным светом — так у нас крестьяне называют свет, что льется с неба, когда после звонкого ливня выглянет усталое солнце. Он не двинулся с места, только удивленно воскликнул:
— А, это ты, сынок!
Хотя голова моя давно поседела и жизнь перевалила за полдень, я для него оставался «сынком».
— Как это ты надумал?
— Ездил в командировку, — ответил я, — да вот на обратном пути решил заглянуть, повидаться с тобой.
— Хорошо сделал… Ты почаще заглядывай, а то кто знает, доведется ли еще…
— Я, пожалуй, прилягу, — сказал я. — этот автобус, чтоб ему пусто было, из меня всю душу вытряс. А уж потом расскажу тебе про наше городское житье-бытье.
— Ложись в меньшей комнате, там прохладнее.
Я лег на спину, раскинув руки. Мое внимание привлек какой-то шорох наверху, надо мной. Казалось, на чердаке скребется мышь. Я прислушался. Нет, это не мышь, — это потрескивали сухие, потемневшие от времени балки. На сереющем оконном стекле выделялась светлая точка величиной с кукурузное зерно — то догорал летний день. Я уже было начал засыпать, как за дверью раздались отцовские шаги. Он вошел в комнату и, не говоря ни слова, присел на край кровати. Мне он показался сильно постаревшим. Плечи устало опущены, на лбу залегла неизбывная стариковская печаль. Отец заметил, что я смотрю на него, и, положив ладонь мне на руку, ласково шепнул:
— Поспи, милый. У вас там, в городе, не жизнь, а одна маята…
Тепло, исходившее от его грубой ладони, постепенно вливалось в мою руку. Это тепло мне знакомо еще с детства. Смерть мамы и брата меня потрясла. Я не спал ночами месяцы напролет. До самого рассвета не смыкал глаз. Отец не знал, что делать. Как-то вечером он подсел ко мне на кровать и взял меня за руку. Тепло его ладони проникло мне в самое сердце, и я успокоился. Почувствовал уверенность, что я не один на свете, что кроме мамы и брата у меня остался еще отец, и уснул. Несколько недель я так засыпал. И вот спустя три десятилетия мне пришлось испытать то же чувство. Веки мои отяжелели. Крупная фигура отца незаметно слилась с сумерками, прокравшимися в окно.
