— Земляки, милые! — громко крикнул он. Голос прозвучал хрипло и тревожно. — Похороните маму на кладбище. Не надо оставлять ее и в земле одну, кукушкой… Вот и все, что я могу сказать вам. — Он склонился и прикоснулся губами к холодной руке матери.
Плакали все, от мала до велика. Каждый пытался пожать Венко руку. Он глазами поискал Начко, позвал его и шепнул:
— Скорее веди меня в машину, я чувствую, что вот-нот опять стану тем, другим…
Перевод С. Бару.
Улица была забита людьми и легковыми автомобилями. Впереди стояли дружки с невестой и женихом, а уж за ними выстроились сваты и родственники, друзья, знакомые. Ждали лишь генерала, отца жениха. Он что-то задерживался в доме. С желтеющих листьев придорожных деревьев падали сверкающие на солнце капли; не достигнув земли, они растворялись в хрустальной прозрачности сентябрьского утра, и от этого становилось еще светлее, праздничней, милей. Небо плавно колыхало необъятным синим крылом, веяло ласковой прохладой, напоенной запахом ранних осенних цветов. Жена генерала, скромно одетая женщина с немного усталым лицом, уже начала беспокойно оглядываться. Отчего задерживается муж? Сколько же можно держать свадьбу на улице? Наконец, генерал появился, и все взгляды устремились на него. Он был в парадной форме, на груди — ордена и медали, вспыхивающие, как угли. Но не это привлекло внимание гостей. Генерал держал длинную осиновую жердь, к концу которой был привязан живой петух. Красный гребень петуха покачивался, круглые глаза бессмысленно глядели куда-то. Генерал оставался серьезным. Он занял место перед невестой с дружкой, поднял жердь повыше и дал знак музыкантам (он их привез аж из своего родного села Куртбунар). Музыканты заиграли «Прилегла Тодора»[9], человеческий муравейник зашевелился, качнулся и лениво двинулся по улице. В хвосте потянулись пустые автомобили, украшенные деревенскими домоткаными полотенцами. Генерал, похоже, решил, что не годится ему идти за музыкантами, и обогнал их. Приплясывая в такт музыке, приседая то на одной, то на другой ноге, он размахивал высоко поднятой жердью. Петух при этом широко растопыривал крылья. Гости, кто был поближе, переглядывались и весело говорили:
— Чего он тащит этого петуха?
— Есть такой старинный обычай. Петух рассвет предвещает — пусть и молодым всю жизнь светит солнце.
Генерал не оборачивался. Он плясал не буйно, не метался, как это делал бы кто-нибудь другой. Но и не останавливался даже дух перевести. На лбу у него выступили крупные капли пота, они скатывались на брови, но он ни разу не поднял руки, чтобы утереться. Губы сжаты, выражение лица сосредоточенное, как у человека, целиком поглощенного своим занятием. Словно золотые крылья, сияли на плечах генеральские погоны. Свадебное шествие проходило по длинным улицам, ненадолго задерживаясь на перекрестках. Вот блеснули серебром трамвайные рельсы. Генерал, ступив на них, зачастил сильнее. К нему подскочила сваха. Нашлись и другие плясуны. В окнах трамвая замелькали улыбки, послышались восклицания:
