— Стреляй еще!
И он выстрелил. Три раза подряд. В грудь. И опять старый ятак не дрогнул.
— Господин поручик…
— Стреляй в сердце!
Наконец Вырбан Пешев вздрогнул, закачался, выкинул руки вперед, будто ища опоры, и переступил. Павел подбежал, подхватил его и поддержал. И так стоя, даже не упав на колени, умер коммунист Вырбан Пешев, которого в селе люди звали просто бай Вырбан.
В шалаше Павел нашел ему место у стены. Он лежал с краю, как отец около своих детей. Павел встал перед товарищами. В сумерках их лица едва виднелись. И вдруг он заплакал. Когда его сажали в грузовик, дед успел шепнуть: «Не бойся! Останешься жив! Но то, что увидишь, намотай себе на ус…» Вроде бы мудрый был у него дед, умный, но как он не понимает, что с этими людьми его внук жил в прекрасном мире. Без них этого мира для него уже не будет…
— Чего он там возится в шалаше? — сказал раздраженно поручик.
— Не хочется расставаться с товарищами, — захихикал унтер.
— Наверно, от страха в штаны наложил! — хихикнул жандарм с изъеденным оспой лицом.
— Хватить болтать! Димко, приведи его! — приказал поручик.
Жандарм безропотно полез в шалаш. И тоже замешкался. Снаружи уже начали терять терпение. Наконец он показался с пистолетом в руке, вспотевший, расстроенный.
— Господин поручик… — прохрипел он. — он… Павел… это… покончил с собой…
— Что болтаешь? — громко крикнул поручик.
— Я посветил фонариком, а он лежит между девушкой и стариком… Наклонился, только хотел пнуть его ногой и тут увидел, что он осколок какой-то бутылки воткнул себе в грудь…
Офицер почувствовал, как что-то кольнуло у него под ребрами, будто и его пронзили острым осколком бутылки, почувствовал, как его душа медленно начала погружаться в липкую, тревожную пустоту. Жандармы молча ждали команды трогаться. Присев на корточки, они втягивали в себя горький сигаретный дым. Луна рухнула на землю, покатилась через лес к горному потоку и утонула в глубоком омуте. Сквозь листву начала просачиваться предутренняя синева. Весенняя буря билась о скалы.
Перевод В. Миневой.
Славу Хр. Караславову
Проснулся я оттого, что хлопнула дверь. Это жена внесла в комнату две глиняные миски, доверху наполненные парным молоком.
Было уже поздно.
За окном трепетали серебряные крылья утра. Жена поставила на стол расписные миски и сказала:
— Тебя ждет какой-то человек у ворот. Поговорить хочет.
— Кто бы это?
— Не знаю. Но отец сердится…
Отец мой всегда сердился, когда я приезжал в отпуск и люди приходили поговорить со мной. Он знал, что они идут пожаловаться, попросить содействия, совета. Отец сердился, но я не мог отказать им, потому что это были мои ровесники, с которыми я дружил с малых лет, или их отцы и матери.
