П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Я не буду есть.
Х а л и м о н. Не плети, пани, ерунды! Ты, может, нарочно хочешь с голоду помереть, чтоб наших хлопцев расстреляли?
М и х а л ь приносит котелок картошки и большую краюху хлеба.
Ешь, пани, не стесняйся.
М и х а л ь. Весь век наше ела и не стеснялась.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Я не могу.
Х а л и м о н. Чего там — не могу! Умнешь этот котелок картошки, и ладно будет. И ноги крепче станут и руками владеть начнешь. Только бы письмо как-нибудь написала, а там хоть и в рот ничего не бери.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Оставь меня в покое.
Х а л и м о н (разочарованно). В покое, вишь ты! Должно, пани наша еда не по вкусу?
М и х а л ь. Известно, она к пшиколаду привыкши. (Придвигает к себе котелок и с аппетитом ест.)
Пани Яндрыховская глубоко вздыхает и начинает писать.
Х а л и м о н (Михалю, таинственно). Пишет. Гляди, гляди, как выкручивает.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я (написав еще несколько слов, складывает бумажку пополам и подает Халимону). Отдайте своему начальнику.
Х а л и м о н (разглядывая бумажку). Накрутила по-своему. Ничего не разобрать. (Кричит.) Начальник, готово!
Д а н и л а, д е д Б а д ы л ь и Б а т у р а вылезают из шалаша.
Д а н и л а. Давай сюда. (Берет бумажку, разглядывает, потом передает Батуре.) По-польски. Ты тут что-нибудь разберешь?
Б а т у р а (взяв бумажку). Если б печатное, так еще как-нибудь…
Д а н и л а. Черт его знает, что она тут написала.
Б а т у р а. Что же будем делать?
Д а н и л а. Ну что ж, подведет, так сама себя. Отнесешь это. А чтоб крепче было, мы еще от себя припишем. (Халимону.) Халимон, уложи пани спать. Подстели ей что-нибудь. (Присаживается к пню и пишет.)
Х а л и м о н. Прошу, пани, в люлечку бай. (Берет пани Яндрыховскую под руку, Михалю.) Иди нарви моху под бок.
М и х а л ь. Чирей ей под бок.
Х а л и м о н. Иди. Чирей у ней и без твоей милости сядет.
М и х а л ь и Х а л и м о н уходят с п а н и Я н д р ы х о в с к о й.
Д а н и л а (Батуре). Вот какую ноту я ему написал. (Читает.) «Пан Яндрыховский! Если ты, собачья твоя душа, завтра же не выпустишь моих трех хлопцев и всех крестьян, так мамаше твоей будет капут. А тебе самому я все равно когда-нибудь просверлю дырку во лбу. Это пишет тебе Данила Дрыль». (Батуре.) Хватит?
Б а т у р а. Дырки во лбу одной хватит.
Д а н и л а. А писать хватит?
Б а т у р а. По-моему, ясно.
Д а н и л а. Так доставишь?
Б а т у р а. Завтра рано утром будет там.
