Пока ты шел через весь город, отец давно успел вернуться из мастерской, умыться, пообедать и обсудить с матерью, почему тебя так долго нет. Они сразу заметили твой странный вид: запекшиеся черные губы, синяк на лбу и какой-то не твой съежившийся и потемневший чубчик. Не успели спросить: «Не подрался ли по старой памяти?» — ты быстро подошел и положил перед отцом деньги.
— Смотри-ка, мать, — растерянно сказал Петр Иванович.
Черными негибкими, привыкшими к железу пальцами он принялся расправлять и пересчитывать измятые и влажные деньги (всю дорогу ты нес их в надежно сжатом кулаке). Мать, не отрываясь, следила за отцовыми пальцами, и слезы текли по ее щекам.
— Дождались, отец, радуйся, — всхлипнула она и фартуком вытерла лицо. — Спасибо, сынок.
— Погоди ты! — сбился отец и стал считать сначала.
Тебя оскорбило пересчитывание денег — этакое методичное, скупое, с послюниванием пальцев. Будь они прокляты, эти бумажки, — такой тяжкий был месяц! Если б вы знали, как ноют ожоги!
— Шестьдесят шесть рублей пятьдесят копеек, больше не насчитаешь! — выкрикнул ты.
Отец вздрогнул, как от удара, застыл, поглядел на тебя с укоризной и все-таки опять начал счет. Ольга Григорьевна смущенно отошла и засуетилась возле комода. А ты уже казнил себя за дикий выкрик, хотел подойти к отцу, обнять его за плечи и погладить круглую спину, спрятать лицо на груди, поплакать чуть-чуть. Однако в вашей семье не были приняты телячьи нежности.
— Ах, ты, дуралей! — мягко сказал отец. — Ты подумал, к деньгам у меня жадность? Ах, дуралей! Мне просто интересно, сколько ты можешь заработать, в какой цене труд. И советую, сам запомни: шестьдесят шесть. А моя первая получка, знаешь, была какая?
Ты сиял, улыбался и счастливо смотрел на него.
— Первые три года в учениках — шиш с маслом. А потом три рубля с копейками.
— У меня еще меньше заработок был, — вздохнула мать.
— Хорошо платят. Ты слышала? Шестьдесят шесть рублей! Ведь мальчишка совсем. Купим ему, что захочет. Справим костюм. Пора костюмчик завести, а то ходит всю жизнь в косоворотке.
— Башмаки нужны ему. И штаны новые, — напомнила мать.
Ты не согласился, возразил:
— Я не хочу себе, мам. Я хочу вам всем хорошие подарки.
— Ну, хорошо, воля твоя, — согласился Петр Иванович, поднялся, потрепал тебя за волосы, — Химик ты наш, дорогой!
Вдруг они оба враз встревожились:
— Чтой-то ты чудной какой-то?
— Ты, голубчик, не прихворнул ли?
Неожиданно для себя ты всхлипнул и сквозь слезы рассказал про аварию на заводе. Напряжение трудного дня вдруг спало, и все заскулило, заскрипело в тебе. Мать осторожно стягивала с обожженных плеч рубаху и причитала:
