— Ты чего помрачнела? — Она уже разливала чай. Все мысли были чайные. — Тебе было плохо со мной?
— Мне с тобой не может быть плохо, — тихо ответила она, — я, дура, почему-то решила, что люблю тебя за решеткой в темнице сырой. И даже раньше, когда ты вышел из машины… Но, извини, ошиблась…
— Господи! — сказал он, и она едва успела поставить чашку. Он стоял перед ней на коленях, целуя ноги. — У меня тогда тоже было два потрясения. Взрыв — и женщина с глазами дикой лани… Неизвестно, куда и с кем умчится. Я подумал: почему мне всегда не хватало таких женских глаз? У всех моих женщин — прости, ради бога, множественное число — в глазах ничего подобного не было. Фитилек, каганец, как говорила моя бабушка. А у некоторых вообще огарок. Огарок жизни. Все остальное в порядке, руки, ноги, даже 90–60–90 случались. Но без глаз. Без свечения ума и сердца. Сам их брал, дурак. Сам. Никто не насиловал. Ты — моя первая женщина. Отныне и навек, как сказали бы в прошлом веке, когда слова имели смысл и значение и им верили. Считай, что я, проклятый олигарх, из того старого времени, и верь мне, верь!
«Сдаюсь, — подумала она, — и пусть будет, как будет».
— Я представлю тебя своей бабушке, ты ей понравишься, но и она тебя непременно удивит, — сказала она.
— А мама у тебя есть?
— О боже мой! Конечно. Но ее хлопнуло по голове этим взрывом. Она знала, что я должна была быть там. Теперь у нее заскоки, стала вся рассеянно-всполошенной. Пришла, а она в кофте наизнанку, а губа накрашена только верхняя. У бабушки все это как-то мягче и даже интереснее. Спрашивает меня: «Ленина вынесли из мавзолея? Нет? Как странно. Он ведь так устарел в сущности своей. Пора на кладбище».
— А вот мои родители совсем наоборот. Упертые коммуняки. Был фантастический вопрос отца: «Ты со всех своих доходов платишь партийные взносы?» — «Папа, я не член…» — «Как? До сих пор? На такой ответственной работе?» Тут вмешивается мама: «Отец! Ты сдурел. Какие взносы? Какая партия? Он же у нас проклятый буржуин». Надуются оба и не разговаривают со мной. Я ухожу, а отец матери: «Захлопни за ним дверь покрепче». Но это не всегда. Я их люблю, и они меня. Но скажу тебе сразу: что разведусь и снова женюсь, про это я им не скажу. Буду приходить к ним с сыном, и пусть думают, что все по-прежнему.
— Избави нас бог, — сказала Татьяна, — от потери разума до смерти.
— Вот уж что не дано знать, то не дано. Дураки разум не теряют, это точно.
Позвонил муж, сказал, что идет с работы. Пришлось расходиться. Расставались так, будто шли на войну. Но ведь это было их первое расставание.
