Куда едут люди, когда ехать некуда? В Москву. Тетка Крюкова из благодарности за его молчание дала ему какие-то грошики. Никакого билета на них не купишь. Ехал по старинке — плашмя на товарняке, зайцем в набитом общем вагоне. Конечно, у него был вид нищего, но спасали армейские документы. Солдат, израненный, демобилизованный. Были и дотошные доглядатаи с портупеями. Где, мол, твои родители? А, сирота! А из каких мест, сирота? Из Ворошиловградской области? Так чего ж тебя несет в обратную сторону? Дядя в Москве? Будь добр, фамилию и отчество. И он ляпнул с кондачка: Луганский Владимир Васильевич. Проверили: был такой в Москве. «Так он по возрасту тебе не дядя — брат». — «А разве так не бывает?» — «Бывает, парень. Еще и не такое бывает».
Как-то так случилось, что он не брал с боями большие города, не проходил по ним победителем. Города он видел только из вагонной щели теплушек или товарняков с дровами или углем. Самый крупный город в его жизни был Старобельск, в котором и сейчас-то, прочитал где-то, около 30 тысяч жителей, а тогда было вполовину меньше. Поэтому Москва не просто ошеломила, она оглоушила — так он говорил, сбила напрочь.
И тут он вспомнил то, что, казалось, совсем забыл. Ему пять лет, и отец берет его с собой в Луганск. Как он теперь понимает, был НЭП. Как же он испугался города, как заплакал от его шума. Скажите, какая нежная природа! Он кричал, что хочет домой, и тогда отец завез его к своему другу. Он услышал слово «музей». Друг отца — зачем, ему было непонятно, — собирал все, что мог, о каком-то человеке. Две комнаты были набиты книгами, фотографиями и прочим скарбом. Его потрясла особенная тишина комнат. Дядя-друг взял его за руку и стал показывать портреты человека, абсолютно ему неизвестного. Он называл его «Даль». Больше в памяти не осталось ничего. Только с тех пор слово «даль» всегда вызывало в нем чужое лицо. Он так и не знал до сих пор, кто это был.
На обратной дороге отец сказал:
— Ну вот, теперь ты увидел, есть люди, создающие музеи. Есть рабочие, есть крестьяне, учителя, доктора, и есть музейщики. Если бы я не был крестьянином, я бы тоже создал музей. Знаешь какой? Музей утвари. Не знаешь, что такое утварь? Все то, что в человеческом дому. Ложки, плошки, поварешки, и наряды, и мебель. Все!
— А зачем? — удивился он. — Это ж и так есть в каждом дому.
— Уходит все, сынок, уходит, — печально сказал отец.
И сейчас Москва, орущая, бренчащая, звенящая, стучащая, пахнущая чужими запахами, смотрящая на тебя красными глазами светофоров, дующая ветром из подземелий метро, непостижимым образом вызвала в памяти не город Луганск, где он плакал, а тихие комнаты музея.
