— Как чудесно смотреть на море с суши, а не с палубы корабля, — промолвил он. — Моя бы воля — ни за что не стал бы моряком.
— Правда? — Рамбалан вернулся с тем, что удалось отбить у разбойниц-птиц. Одно разломанное печенье он сунул в рот, другое предложил приятелю.
Микуни весело захрустел выпечкой.
— Точно тебе говорю, Рамбалан, — подтвердил он. — В душе я совершенно сухопутный человек. Если бы мне повезло родиться где-нибудь в другом месте, не на острове, где простому человеку нет другого занятия, кроме морского промысла… эх… — Он вздохнул, но без всякой грусти. Микуни никогда подолгу не печалился, не злился, не обижался. У него вообще был легкий характер.
Рамбалан покачал головой:
— Ты никогда прежде об этом даже не заикался.
— К слову не приходилось, — объяснил Микуни.
— И кем бы ты стал, если бы у тебя имелся выбор?
— Садовником, — не задумываясь, ответил Микуни. — Сажал бы цветы, деревья. Впихивал бы их в землю плотно-плотно, чтобы не вырвали ненароком корней и не ушли странствовать по морю.
— Неплохо, — одобрил Рамбалан. — Ну а я…
— Знаю, знаю, — Микуни встал, потянулся, щурясь на солнце. — Ты хочешь разбогатеть и считаешь, что такое возможно только в морском плавании.
— Я не считаю, а определенно знаю. Дело даже не в богатстве, а в чем-то более значительном. Да, моя судьба ожидает меня где-то в море.
Несколько лет назад Рамбалан поделился с Микуни своей тайной и время от времени испытывал острое сожаление о том, что не сумел удержать язык за зубами.
* * *
Это произошло, когда Рамбалану минуло четырнадцать, вскоре после гибели его отца, утонувшего во время ужасного шторма. Мать плакала не переставая, с каждой минутой старея на несколько лет. Сестренка мало что понимала — сидела, забившись в угол, как перепуганный зверек.
Рамбалан ощущал страшную тяжесть на сердце. Он понимал, что отныне становится главным кормильцем семьи. Сравнительно беззаботное отрочество навсегда отошло в прошлое — теперь ему предстоит печься о том, чтобы у домашних всегда были кусок хлеба и крыша над головой. По сравнению с этим все другие бедствия отступали в тень. Рамбалану даже казалось, что он не столько горюет по отцу, сколько злится на него за то, что тот слишком рано бросил на сына все свои заботы.
Шторм продолжал бушевать еще несколько дней после того, как потопил десятки рыбачьих лодок и два крупных корабля. Рамбалан, тем не менее, не мог больше оставаться в хижине и слушать лихорадочные всхлипывания матери и жалкое поскуливанье сестры. Он ушел из поселка в бухту, за мыс. Там и ночевал — в бухте, под прикрытием одной из скал.
