– Ну что, кто тебе больше по нраву, я или мой брат? – внезапно спросил Хорес, и девушка содрогнулась так, словно он хлестнул ее по лицу.
Резко вырвалась из его рук – и, как была, прикрытая лишь волнами своих кудрей, ринулась в темноту, исчезла, растворилась в ней. Легкое шлепанье ее босых ног сообщало, что она бежит на свет никогда не меркнущего огня, который горел на башне храма Афродиты. Впрочем, тут же все звуки затихли, так быстро убежала девушка.
– Погоди! – вскричал было Хорес, но тут же прижал кулак ко рту, словно хотел затолкать обратно ужасный вопрос, неведомо как вырвавшийся у него – и лишивший его счастья, которым он был так внезапно и щедро одарен.
Коринф, агора
– Госпожа! Эй, госпожа! – услышала Родоклея и опасливо оглянулась. На нее смотрел тот самый фармакопис, около тележки которого она познакомилась со злополучной дочкой афинского пекаря…
Родоклею так и затрясло! Совесть мучила ее нещадно, а мертвое лицо бедняжки преследовало денно и нощно. Она бы в жизни не пошла больше на агору, чтобы отыскать новую поживу для Фирио, однако боялась вернуться в дом Таусы ни с чем. А если не возвращаться туда, то куда идти?!
Конечно, о гибели бедной девушки никто не узнал. Под покровом ночи Фирио вынесла ее мертвое тело из дому и сбросила в расщелину Акрокоринфа, который совсем близко подступал к Северному предместью и к дому Таусы.
С тех пор Фирио стала немного осторожней. Она уже не мучила новых Каллисто до смерти, а приучала себя вовремя остановиться, не впадать в неистовое любострастие. Однако теперь, не получая полного утоления, она стала набрасываться на Родоклею и колотила ее почем зря, находя удовольствие хотя бы в этом. Впрочем, сводня была благодарна уже за то, что Фирио не лезет к ней со своими мерзкими, противоестественными ласками!
Алепо и ее подруги все это время не появлялись в доме Таусы, хотя Фирио и Родоклея ждали их с нетерпением. Первая – чтобы вволю натешиться женской плотью, а вторая – в надежде, что Алепо защитит ее от разъяренной надсмотрщицы. Пока же Родоклея вынуждена была постоянно ходить на агору, и теперь в каждой смиренной забитой женщине в первую минуту ей чудилась та бедняжка… И она боялась, страшно боялась разоблачения, ибо старинная пословица о кувшине, в котором так часто носили воду, что в конце концов его разбили, не шла из ее головы.
Услышав голос фармакописа, Родоклея притворилась слепой и глухой и заспешила было прочь, однако увидела впереди цепочку стражников архонта – и в ужасе замерла.
