Разговор продолжался допоздна, и Жан-Батист отвез Гражданина Маркиза домой в карете незадолго до полуночного кормления, которого Адель еще требовала.
На другой день Селин была гораздо спокойнее и, пользуясь сухой погодой, решила прогуляться пешком до улицы Пельтье, где располагался театр Опера, чтобы посмотреть репетицию «Сильфиды».
Вечером после ужина Гражданин Маркиз снова пришел с визитом, и детям разрешили допоздна сидеть со взрослыми. Софи ужасно робела в присутствии старого маркиза. В Школе рабочей взаимопомощи она привыкла, что учителя обращаются с учениками с большой строгостью, и сама мысль, что можно сидеть рядом с учителем на диване, пить шоколад и смеяться его шуткам, еще недавно показалась бы ей святотатством.
Гражданин Маркиз был прекрасным собеседником и обладал поистине неисчерпаемым запасом всяких историй. Например, о Россини, с которым они познакомились, когда итальянец только приехал в Париж. Теперь Россини уже не сочинял, он страдал меланхолией и утешался хорошим столом (и, добавляла Селин, отрастил изрядное брюшко). Но было время, когда он сочинял потрясающую музыку с необычайной быстротой и в самых неподходящих обстоятельствах.
— У маэстро по этому поводу имеется даже собственная теория, — рассказывал Гражданин Маркиз. — Россини считает, что шедевры создаются только по необходимости. И сам утверждает, что дописывал свои оперы за день до того, когда их надлежало исполнять перед публикой. Знали бы вы, что он говорил! «Ничто так не способствует творчеству, как присутствие переписчика, который трепещет в ожидании вашей работы, и как беспокойство импресарио, который с отчаянием и нетерпением хватается за голову. Однажды я писал увертюру к „Отелло“ в комнатенке Палаццо Барбайя, куда меня запер самый грубый и самый жестокий на свете директор, оставив наедине с тарелкой макарон и пригрозив, что я не выйду из комнаты, пока не напишу все до последней ноты. А увертюра к „Сороке-воровке“? Ее я написал за день до премьеры, в мансарде миланского театра Ла Скала, куда меня посадил под замок тамошний директор. Он приказал, чтобы мои сторожа, три дюжих рабочих сцены, выбрасывали в окно мою работу листок за листком переписчику, который сидел внизу и ждал. А если бы я не сделал быстро всю работу, директор велел бы рабочим сцены выкинуть в окно и меня тоже».
Все эти истории крестный — дети так и называли его вслед за своей благодетельницей — рассказывал, чтобы похвалить скорость, с какой рисовал Туссен. Мальчик тем временем быстро набрасывал портреты углем, притом по памяти. Только что он дорисовал портрет хозяина дома, очень похожий на оригинал, и подарил его Селин со словами:
