Французская няня | страница 68



— Вряд ли бы это что-то изменило, — ласково прошептала она, прижав губы к ее волосам. — Твоя мама была слишком больна, чтобы выздороветь. Не кори себя, воробушек мой золотой. Никто не смог бы ей помочь. Пойдем со мной, я научу тебя менять Адели пеленки, а то вдруг Соланж понадобится отлучиться…

Возня с ребенком всегда отвлекала Софи от печальных раздумий. Позже, успокоившись, она снова и снова возвращалась мыслями к словам той женщины и наконец поняла, что отныне может жить спокойно и быть уверенной, что месье Фелисьен не явится за своим муслином и не обвинит ее в краже.

Дни проходили за днями, и ужасающее напряжение, которое давало Софи силы и одновременно заставляло ее мучиться, постепенно ослабевало. Все чаще она замечала, что смеется шуткам Туссена, гримаскам Адели, получает удовольствие от чтения рассказа и от прекрасного голоса Селин, поющей за фортепиано в большом зале.

Но в эти краткие мгновения счастья и изобилия, когда ей не угрожали ни холод, ни голод, никакие иные беды, она чувствовала себя виноватой перед матерью. По ночам, перед сном, она подолгу разговаривала с Фантиной, надеясь, что мать слышит ее оттуда, где теперь находится. Софи всячески старалась объяснить Фантине, что она никогда, никогда ее не забудет и что любовь к мадам Варанс — не предательство. В своем стремлении убедить мать и, возможно, под впечатлением от грустной сказки Шарля Нодье она вдруг поняла, что снова может вызвать к жизни Пиполета. Она с удивлением отметила, что воображаемый друг ее детства не вырос. Он выглядел по-прежнему на пять лет, у него были те же каштановые кудри, те же лукавые глаза, те же ямочки на щеках. Она видела его в полусне возле своей кровати, он стоял, а его рука лежала на отвороте простыни, будто охраняя ее. Ей казалось, что мальчик-дух, не принадлежащий миру сему, может стать посредником между нею и обителью мертвых.

«Скажи ей, Пиполет, — умоляла она. — Скажи, что я люблю ее. Скажи, что всегда думаю о ней, вижу, как она сидит рядом с папой, и молюсь, чтобы там у них всего было вдоволь, чтобы они наконец были счастливы».

«Будь спокойна, — отвечал ей Пиполет. — Я позабочусь об этом. Спи и не тревожься, друг мой».

Глава седьмая. Париж, июнь 1837

1

ПАРИЖ, УЛИЦА СЕНТ-ОГЮСТЕН,
12 ИЮНЯ 1837 ГОДА

Дорогая мадам,

когда позавчера Тусси сумел передать четыре письма Вашему тюремщику, сердца наши были полны воодушевления и надежды. Казалось, мы наконец обрели возможность поддерживать с Вами связь. Однако этот грубый и жестокий человек не позволяет Вам отвечать на наши письма, отчего связь наша оказывается односторонней; более того, у нас есть сомнения, что Вы в самом деле имеете возможность их читать. Эти письма, говорит Туссен, — словно стрелы, пущенные во тьму. Мы не знаем, достигли они цели или нет, не знаем, как Вы приняли наши новости. Мы долго это обсуждали. Нам приходится верить Вашему тюремщику, так как мы не можем проверить правдивость его слов. Но если этот гадкий человек поймет, в чем наша слабость, он рано или поздно ею воспользуется, если до сих пор этого не сделал, а мои сбережения никак нельзя назвать неистощимыми.