Привыкшая к холодной мансарде Софи даже не представляла, как приятно умываться, не дрожа от холода. Она надела новое платье, натянула чулки, обулась, поискала накрахмаленный белый передник. Но форма горничной исчезла.
Шарлотта не смогла дать ей никаких объяснений, только сказала:
— Поторопись! Мадам Селин встала полчаса назад и сказала, что подождет тебя, чтобы вы позавтракали вместе.
— Где?
— В зеленой гостиной. Дорогу знаешь? Это внизу, рядом с залом, где фортепиано.
Селин еще не одевалась и не причесывалась, но Софи подумала, что это ей и не нужно. Такая нежная кожа, такие блестящие, волнами падающие волосы — ее благодетельница казалась свежей майской розой в своем белом утреннем халате. Она сидела в кресле с высокой спинкой и была погружена в чтение.
Услышав робкое «доброе утро» своей подопечной, она подняла глаза от книги, улыбнулась и в ответ на приветствие сообщила, как будто продолжала начатую беседу:
— Я читаю чудесную книгу, «Собор Парижской Богоматери», последний роман Виктора Гюго. Он гений, лучший писатель всех времен.
— Мой отец тоже так говорил, — пробормотала Софи, в смущении разглядывая свои туфли и надеясь, что Селин не станет ругать ее за отсутствие фартука.
— Твой отец читал Виктора Гюго? — воскликнула пораженная Селин.
— Нет, он-то читать не умел. Он же был «медведем».
— Медведем?..
И Софи, забыв о робости, рассказала Селин о типографии, о словечках, которые использовали рабочие, объяснила разницу между «медведями» и «обезьянами», пересказала их споры о политике и культуре. Рассказала об Обществе друзей народа и о том, как благодаря Школе рабочей взаимопомощи ее отец-«медведь» решил сделать из своей дочери «обезьяну».
— Газеты в доме читала я, — объясняла девочка. — И всякий раз, как выходил новый роман, сборник стихов или пьеса господина Гюго, отец хотел знать, что говорят критики. А мою мать занимала романтическая история его брака. Вы знаете, что в день их свадьбы старший брат поэта сошел с ума от ревности, потому что был тайно влюблен в невесту?
— Ты меня поражаешь, девочка. Могла ли я подумать, что бедная швея с Монмартра интересуется жизнью поэтов?
— Моя мама… — начала Софи и поняла, что теперь всегда должна говорить о ней в прошедшем времени. От горя она не смогла договорить.
Селин притянула ее к себе, усадила на подлокотник кресла.
— А знаешь ли ты, — спросила она, обнимая ее за плечи, — знаешь, почему я решила дать своей дочери имя Адель?
Софи покачала головой. Слезы ручьями текли по ее лицу.
