Как я уже говорил, условия были относительно комфортными по сравнению с другими помещениями той же тюрьмы. Всего при мне через камеру прошло человек 12, но никогда не было одновременно более 8–10. Не приходилось спать «в очередь», как это бывало в камерах, рассчитанных, например, на 20 человек и где реально размещалось под 30.
Что сказать о моих соседях по камере. Я уже упоминал, что до меня здесь были люди, которых готовили к обмену — два российских пограничника, которые заблудились и забрели на украинскую территорию, а потом были обвинены в вооружённой агрессии. Даже шутка ходила — когда-нибудь в этой камере появится мемориальная доска с именами тех, кто ждал здесь обмена и о ком по этому поводу рассказывали по телевизору.
Конечно, я переживал, как ко мне будут относиться. По украинскому телевидению в то время обо мне говорили так, что складывалось впечатление — есть два самых страшных человека, сделавших Украине больше всего плохого: я и Путин. Вышинский и Крым отобрал, и госизмену совершил, и ещё много чего натворил.
Вышло по-другому. Даже тюремщики из простых сотрудников — офицеры, охранники — не проявляли ко мне неприязни. Они спрашивали: «Какая статья?» Я отвечал: «Госизмена». — «Кто такой?» — «Журналист». И тут все удивлялись: «А где же свобода слова?»
Антагонизм между теми, кто сидит, и теми, кто их охраняет, предполагается изначально. Но, узнавая мою историю, эти простые люди не понимали, как можно наказывать за выполнение профессиональных обязанностей. Не было с их стороны ни косых взглядов, ни предвзятости. Скорее, наоборот, скрытое сочувствие. А за ним — понимание того, какова украинская политика на сегодняшний день.
Да, они прекрасно понимали, что происходит, в чем смысл и суть и политическую подоплеку всего произошедшего со мной. Они прекрасно понимали, что, наверное, ни в одной стране мира невозможен арест журналиста за его профессиональную деятельность. Либо это должно быть что-то такое, что мы привыкли ассоциировать с полным отсутствием демократии и закона — в какой-нибудь глубине Африки, что-то совершенно далекое от европейских демократических норм.
Таким образом я не чувствовал ни ненависти, ни агрессии со стороны окружающих. Возможно, не все испытывали симпатию по причине собственных политических или жизненных взглядов, но все прекрасно понимали, что разница во взглядах — точно не повод и основание для того, чтобы сажать человека в тюрьму за то, что он выполняет свою работу, ни в чём не преступая закон.
