.
Так что благодаря Шак жизнь в подземелье становилась всё светлее. Буквально.
…конечно, случались и моменты отдыха. Особенно когда Старик Хит позволял себе вместо обычной дозы фишле удвоенную или даже утроенную. Поначалу молодёжь иногда ещё общалась с ним в такие моменты, испытывая сложную смесь лёгкой брезгливости, болезненного интереса, презрения и постыдной насмешливости. Под удвоенной дозой старик окончательно впадал в тихое добродушие, называл алурину — «котяткой», Рикса — «юнгой», а Мийола — «старпомом». Причём полностью переставал повышать голос, зато начинал травить довольно любопытные байки про времена своей юности и молодости.
Увы, любопытными они казались только в первый раз. Двойная доза зацикливала его на одних и тех же воспоминаниях, которые он излагал не совсем уж одинаковыми, но довольно-таки близкими словами. Притом чаще всего повторялся рассказ об эпизоде с участием самого Щетины, «бабёнки из курасов с во-о-от такой кормой, представляешь?», «кошечки с мяконькой шёрсткой и горячей дыркой», а также полным бочонком тёмного пива.
Под тройной же дозой старик медленно, но с минимальными паузами изливал примерно следующее, не особо замечая, есть ли у него собеседники:
— И вот тогда мы как стали валяться, собрали со всего города, ты понимаешь, вообще до самого крайнего в архипелаге, обогнули, а там идёт такая краля, что я бы даже вовсе не подумал, ведь такой дружбан был, а я ему кишки намотал на ворот и поднял якорь, сразу врубили наискось по песку, там ещё чайки орали, как будто их всей командой натягивают, иначе буксировка в полный штиль морока ещё та, непременно скрысят самое вкусное, а почему бы и нет? Но ты слушай, потому что больше такого нигде не выловить и не догнать…
В таком жалком состоянии Щетина, разумеется, ничего не мог (ну, кроме бормотания без особых следов смысла), да и в последующие примерно сутки тоже. Потому что сперва, умолкнув, впадал в подобие мёртвого сна часов так на четырнадцать, а оставшиеся четырнадцать часов тихо сидел в своей комнатушке за дверью, единственной на всё подземелье, мучимый жуткой смесью наркотического похмелья и остатков не вполне прокуренной совести.
После чего выходил и принимался за всех, но особенно за Мийола, с особым усердием.
Тот же, как ни удивительно, всего за месяц вполне привык к бешеному режиму, учителю-садисту-фишлеру, интересной библиотеке, не изученной пока и на одну десятую, царапающим гортань фразам кузура, странноватым, но съедобным блюдам, вышедшим из рук Рикса. Привык даже к почти исключённой из повседневной жизни магии. Исключить её из жизни вовсе он бы не сумел, потому что даже при самом горячем желании Атрибут сидел у него за грудиной и работал вне зависимости от его желания либо нежелания. Однако Мийол сумел перевести его в новый режим, который можно было описать как
