Кустеннин принял нас с радостью. Он был счастлив, что брошенное им семя принесло такой урожай. Дары лились рекой. Даже я за свой ничтожный вклад удостоился кинжала с золотой рукоятью. Ликование его было так велико, что на третью ночь был устроен пир в честь союза наших народов.
Пир, как водится, был пышный, его готовили целых два дня, однако без того разудалого веселья, что у дедушки Эльфина. Я еще прошлый раз подметил эту сдержанность — она выражалась в таких мелочах, как отсутствие барда, но тогда я не понял ее причины. Теперь все разъяснилось: Кустеннин, несмотря на свое бриттское имя, был по рождению атлантом, а значит, не привык выставлять свои чувства напоказ, в точности как Аваллах.
Однако при нынешнем числе гостей-бриттов разгул и сдержанность смешались в идеальной пропорции. Было вдоволь еды и пахнущего дымком верескового меда — уж не знаю, где Кустеннин его достал, разве что Обитатели холмов выучили его подданных варить этот дивный напиток.
Кажется, я громко и много пел и не всегда под арфу. Хотя вряд ли кто-нибудь заметил этот мой промах.
Кроме Ганиеды.
Везде, куда бы я не повернулся… Ганиеда: ждет, смотрит, молчит, себе на уме, ее блестящие синие глаза повсюду следуют за мной. В первый день она холодно встретила меня и с тех пор не сказала и трех слов.
Я ждал большей приязни. Не града поцелуев, но хоть улыбки, приветственной чарки, чего-нибудь. Вместо этого я стоял, как столб, только что с дороги, в покоях ее отца, она же едва удостоила меня взглядом, словно вывешенную для продажи овчину.
Впечатление было настолько схожим, что я решил пошутить: раскинул руки и медленно повернулся кругом.
— Сколько дадите за эту прекрасную шкурку, госпожа?
Ганиеда, видать, не оценила шутки.
— Тоже мне, прекрасную! Зачем благородной даме такая грязная и вонючая шкура?! — холодно отвечала она.
Правду молвить, за много недель в седле я утратил приличный вид и благоухал отнюдь не полевыми цветами. Я подумал, что купанье в лесном озере могло бы исправить дело, но побоялся продолжать разговор. Может быть, мне померещилось, будто между нами возникли какие-то чувства. Или она передумала. Времени было вдоволь.
Хуже того, в следующий раз мне удалось перемолвиться с ней словом лишь под вечер четвертого дня. Бегала она от меня, что ли? Через два дня нам предстояло пуститься в обратный путь. Я чувствовал, что время уходит, поэтому подстерег ее в кухне позади пиршественного зала.
— Если я чем-то тебя прогневал, — сказал я прямо, — не обессудь. Только объясни, в чем дело, и я исправлюсь.
