— Ну что, ткнули тебя мордой?! — рассмеялся Евдокимов, глядя на запыхавшегося, со свекольными щеками Горсткова, хватавшего ртом воздух. — А теперь за свое упрямство будешь стоять в конце шеренги! Отныне там твое место! Стройся!
Все построились, пристраиваясь к Серому, который невольно стал первым. Силач же стоял в стороне.
— Тебе что, Горстков, особое приглашение? А ну в конец!
Тот помедлил и встал замыкающим.
— Вот так-то! И каждый отныне будет занимать то место, которое заслуживает! — назидающим тоном выговорил Евдокимов. — Так оно справедливее!
Серого избили в тот же день. Бил Горстков с двумя шавками, Степой Бобровым и Пашей Власовым, они ходили за силачом следом. Свалили с ног, а потом все втроем пинали ногами по лицу, по ребрам, в пах, в живот, до изнеможения. Устав, силач плюнул на него, а потом помочился, заставив своих шавок сделать то же самое.
— Теперь буду бить каждый день, — процедил Горстков, — пока сам в конец шеренги не встанешь! Понял, заморыш?!
И он с силой снова пнул его в живот.
— Ты понял или нет?!
— Понял, — прошептал Серый.
Он еще полчаса лежал на сырой земле, потом с трудом поднялся, слыша мерзкий запах мочи, но от боли присел и опять повалился, не удержавшись на ногах. Наконец ему удалось встать, доползти до дома. К счастью, матери не было, она всегда приходила поздно. Он взглянул на себя в зеркало: лишь кровоточила верхняя губа, синяков на лице не оказалось, Серый закрывал его руками. Он умылся, принял таблетку анальгина, вспомнив, что мать всегда прибегала к нему, когда у нее что-то болело. Потом разделся, снял одежду, пропитанную мочой, и, взглянув в зеркало, ужаснулся: по всему телу темнели ссадины и синяки, и дотронуться до кожи было невозможно: сразу обжигала боль. Серый переоделся в сухое, сразу же замочив белье и насыпав в таз порошка. В мозгу безотвязно крутилась одна и та же мысль: Горстков не успокоится, пока его не раздавит. Но еще больнее сверлило другое: силач разнесет по всему классу, по всей школе, как с дружками его метелил, а потом обоссал. И все будут хохотать, называть «обоссанным». Даже девчонки, а этого допустить нельзя. Просто нельзя. Уж лучше повеситься.
Он снова зашел в ванную, дотянулся до верхнего шкафчика. Бритва лежала на месте. Ею когда-то брился отец. Его убили. Он вступился за женщину, а какой-то пьяный пырнул ножом. И все ушли, убежали. И даже та женщина, которую он пытался защитить. Бросили его умирать. Он пролежал минут сорок, истекая кровью, пока кто-то не вызвал «скорую». Потом врачи говорили: если б она приехала сразу, отца бы удалось спасти, а так вытекло слишком много крови. Отец всегда по утрам брился, мурлыкая под нос: «А мы едем, а мы едем за туманом», и Серый часто смотрел, как ловко он это делает.
