— Ну, как же вы решили, товарищ генерал? — спросил начальник штаба.
Проценко взял листок бумаги и сам подсчитал состав отряда.
— Вот, — сказал он, — здесь написано, по сколько человек откуда взять. За ночь выведи людей сюда в овраг. Днём сколотим их, подготовим, а завтра ночью, будем живы, отберём берег.
Проценко был мрачен. Его лицо ни разу не осветила обычная хитрая улыбка.
— Подпишите донесение в штаб армии, — сказал начальник штаба, вынув из папки бумагу.
— О чём донесение?
— Как всегда, о событиях.
— О каких событиях?
— О сегодняшних.
— О каких?
— Как о каких? — с некоторым недоумением и раздражением переспросил начальник штаба.
— О том, что немцы к Волге вышли, о том, что Ремизова отрезали.
— Не подпишу, — сказал Проценко, не поворачивая головы.
— Почему?
— Потому что не вышли и не отрезали. Задержи донесение.
— А что же доносить?
— Сегодня ничего.
Начальник штаба развёл руками.
— Знаю, — сказал Проценко. — За задержку донесения на сутки беру ответственность на себя. Отобьём берег и донесём всё сразу. Если отобьём, нам это молчание простят.
— А если не отобьём? — спросил начальник штаба.
— А если не отобьём, — сказал Проценко с мрачной серьёзностью, вообще ему не присущей, — то некого будет прощать. Я сам поведу штурмовой отряд. Понятно? Что ты смотришь, Егор Петрович?— другим тоном сказал он начальнику штаба. — Что ты на меня смотришь? Думаешь, я ответственности боюсь? Не боюсь. Не боялся и не боюсь. А не хочу, чтобы знали, что немцы ещё и здесь на берег вышли. Да, не хочу. Я в штаб армии сообщу, из штаба армии в штаб фронта, из штаба фронта — в главную ставку. Не хочу. Это же для всей России огорчение. Понимаешь? Не хочу всю Россию огорчать. Всё равно, если сообщу, скажут: «Отбивай, Проценко, отбивай». И ни одного солдата не дадут. Так я лучше сам, без приказов, отобью. Я все огорчения на одного себя беру. Понимаешь?
Начальник штаба молчал.
— Ну, если понимаешь, — сказал Проценко, — так хорошо.
Потом он вышел из блиндажа. Ночь была тёмная, свистел ветер и шёл крупный снег. Проценко посмотрел вниз. Там, в просвете между развалинами, видна была замёрзшая Волга. Отсюда, сверху, она казалась неподвижной и совсем белой. Пятна изморози лежали кругом на земле. Кое-где в ямках уже плотно лежал падавший весь день снег. Правее по берегу часто хлопали миномёты и слышалась автоматная перестрелка.
Проценко подумал о Сабурове, который сейчас, наверное, уже полз там, и невольно поёжился. Земля была холодная, мокрая, ползти по ней, конечно, было тяжело, а умереть, упав на эту скользкую холодную грязь, ещё тяжелее и обиднее.
