— А зачем выдумывать, искать иное, если все уже найдено, веками выстрадано, выверено?
Белов в сердцах отбросил гильзу:
— Не понимаю я вас. Сознательно служить лжи…
Не нравилась ему концовка разговора. Не нравилась — и все тут. Едва ли не впервые Василий Андреевич сталкивался с душой намного более сложной, чем его собственная, — а ведь комиссар был не прост, очень не прост, и не один десяток врагов в свое время просчитались в нем… Сейчас никак не удавалось «примерить на себя» партнера, и это сбивало и злило.
— Реальное положение… — вздохнул Граф. — Реальное положение намного тоньше и диалектичнее, чем короткое слово «ложь». Мне хотелось бы верить, что мы еще вернемся к этому разговору.
— Хорошо, — пообещал Василий, — вернемся. И вы сами убедитесь к тому времени, на что способны человеческий разум и совесть.
Осторожно переступая, Осинецкий сошел еще на несколько ступенек вглубь.
Затем, прикрыв «козырьком» ладони глаза, посмотрел на лютеранский сектор, туда, куда Василию Андреевичу совсем не хотелось поворачиваться.
Едва заметная печальная улыбка тронула губы Графа, когда он сказал:
— Это пока ваша очередь убеждаться.
— Это мы еще посмотрим, — сказал Белов, по-прежнему не оборачиваясь.
Граф опустился дальше в темноту. И уже оттуда донеслись его слова:
— Блаженны милостивые…
А может, Белову только показалось, может быть, распространенная евангельская цитата только предчувствовалась. Но продолжать спор не было смысла и времени.
Через мгновение Василий оказался в шестом секторе. Непроизвольно отступая перед ножом бульдозера, надвигающегося на могильные холмики, Василий призывно пощелкал пальцами.
Клочковатая стремительная туча наползла на низкое солнце. Резанул ветер. Пыль взвихрилась невысокими гибкими смерчами и опала.
— Счас я ему, контре… — перекосив рот от гнева, прошептал Седой и шагнул к бульдозеру.
Но Василий Андреевич удержал:
— Не надо. Не в нем дело. С ним успеем. Побудь здесь — я сейчас…
И — исчез.
— Не кладбище поедем? — спросила Наташа, устраиваясь на заднем сиденье.
— На сегодня хватит, — невесело сказал Виктор и рванул «Москвичек» так, что взвизгнули шины.
— А к Василенко?
— Вообще-то надо… Я ему позже позвоню.
— Позже ты не позвонишь.
— Это почему же?
— Он с тетей Тамарой мириться будет. Даже к телефону не подойдут…
«Ну-ну, детки, — подумал Виктор, — не слишком ли много вы знаете?»
Действительно, по вечерам Толя Василенко, не столько пьяный, сколько под устойчивым хмельком и весь такой бесшабашный, ссорится с Тамарой; а к девяти, когда хмель спадет, принимается каяться и пробует мириться.
