И наклоняется над Варькой да как шлепнет ее рукой по щеке, да по другой, да опять, да еще…
И тут Варька застонала, как бы просыпаясь от тяжелого сна кошмарного, заворочала головой на подушке.
В дверях все ахнули от удивления.
— И все дела! — весело доложил Вадька. — Жива старушка! Еще живее прежнего! Ну, кино устроили!.. — И пошел себе бодренько по своим делишкам, пистолет небрежненько так на руке подкидывая.
Тут Таисия приняла бесповоротное решение:
— Все! Сеанс окончен! Без вас обойдемся! Марш!..
И всех вытолкала мигом вон. А сама обернулась и говорит мне — чуткая она, строго говоря, Таисия, несмотря на свою внешность казенную, — и говорит мне, будто я здесь за старшую остаюсь:
— Я пойду… сама небось очухается. Если что — я внизу, в воспитательской. — И ушла.
Один Гошка в дверях застрял, смотрит в мою сторону ожидающим взглядом.
И тут я нашла, наконец, на ком, строго говоря, отыграться за все мое волнение непередаваемое и всю эту несусветную глупость.
— А ну!.. — как гаркну на него, даже голос в горле надломился. — Тебя тут не хватало, метр складной!..
А он только посмотрел на меня бессловесно и покорно, повернулся и пошел, чуть головой за косяк не зацепился до чего длиннющий вымахал, и мне в который раз за этот день его опять жалко стало, и опять вроде бы лучик этот самый — я уже упоминала, помните? — опять этот лучик тоненький меж ним и мною тихонько сверкнул. Но он уже был за дверью.
Варвара опять застонала и тихо позвала:
— Семен… что это было? Я живая или… — и даже приподнялась на локте от испуга. — Я живая, Семен?
— Живая, живая… — говорю и присела к ней на койку. — Вполне живая.
Тут Людка и Зинка кинулись к ней опять с сочувствием своим неуместным:
— Варька! Варенька!
— Хорошая ты моя!
Варька поморщилась от громкости голосов, а я им говорю, будто и на самом деле за старшую здесь:
— Девочки, идите… не надо. Ей тишина теперь — первое дело. Идите.
И Варя подтвердила:
— Да, идите… пусть все идут. — Но тут же прибавила: — Ты останься, Тоня… они пусть идут, а ты останься, ладно?
И остались мы вдвоем с Варькой.
Тишина, никого, солнце вечернее за речку, за лес на том берегу садится, на куполах бывшего монастыря задержалось, и они стали сразу розовые и легкие, как облачка, и клены августовские красным огнем зажглись — с нашего этажа все это очень хорошо видно, — и на целом белом свете мы с Варварой одни.
И молчим. Я гляжу в окошко, Варька — на меня.
И сколько мы так молчали, никому не известно.
